– Твой партнер?

– Только помощник, – ответил я. – Но он писал для «Юридического обозрения».

Ее пальцы почесали Судью за ухом – везучий скотина. Поморщившись, я попросил ее не делать этого.

– Это служебная собака. Его нельзя гладить.

Джулия удивленно посмотрела на меня. Однако прежде чем она успела что-либо спросить, я вернулся к нашему разговору.

– Итак, Анна.

Судья ткнулся носом в мою ладонь. Джулия скрестила на груди руки.

– Я виделась с ней.

– И?

– В тринадцать лет еще очень поддаешься влиянию родителей. А мать Анны, похоже, убеждена, что этого суда не будет. У меня сложилось впечатление, будто она хочет убедить в этом и Анну.

– Я об этом позабочусь, – сказал я.

Она недоверчиво глянула на меня.

– Как?

– Сделаю так, чтобы Сары Фитцджеральд не было в доме.

У нее округлились глаза.

– Ты шутишь, правда?

Судья уже начал тянуть меня за одежду. Когда я не отреагировал, он дважды залаял.

– Я уверен, что уезжать нужно ей, а не моей клиентке. Это не Анна нарушает указания судьи. Я возьму приказ о временном запрещении каких-либо контактов Сары Фитцджеральд с Анной.

– Кемпбелл! Это же ее мать!

– В течение этой недели она – адвокат противной стороны, и она оказывает давление на мою клиентку. Это необходимо пресечь.

– У твоей клиентки есть имя и возраст, и мир, который рушится вокруг нее. И ей меньше всего нужны еще какие-то изменения в жизни. Ты хоть потрудился узнать что-то о ней?

– Конечно, – солгал я, а Судья начал скулить у моих ног.

Джулия посмотрела на него.

– С твоей собакой что-то не так?

– С ним все в порядке. Послушай. Моя работа – защитить юридические права Анны и выиграть суд. Именно это я и собираюсь сделать.

– Конечно. И не потому, что это в интересах Анны… А потому, что это в твоих интересах. Какая ирония! Ребенок, который не хотел служить чьим-то интересам, выбрал именно твое имя в «Желтых страницах».

– Ты ничего обо мне не знаешь, – возразил я, напрягаясь.

– И кто в этом виноват?

– Для того кто не собирался ворошить прошлое, это было слишком. По моему телу пробежала дрожь, и я схватил Судью за ошейник.

– Извини, – сказал я и вышел из кабинета, бросив Джулию второй раз в своей жизни.

Честно говоря, школа Виллер была фабрикой, штампующей активисток благотворительных обществ и будущих инвестиционных банкиров. Мы все выглядели одинаково и разговаривали одинаково. И лето было нашим временем.

Конечно, были студенты, которые не соответствовали стандарту. Например, ребята, которые получили стипендию на обучение, которые ходили с поднятыми воротниками и учились ругаться. Но они не понимали того, что для нас было очевидно: они не такие, как мы. Были и звезды вроде Томми Бодро, которого уже на первом курсе переманили в хоккейный клуб «Detroit Red Wihgs». Были и ненормальные – они пытались резать вены или глотать таблетки вперемежку со спиртным, а потом по кидал и студгородок так же незаметно, как и приходили.

Когда Джулия Романа появилась в Виллере, я был на шестом курсе. На ней были армейские ботинки и футболка с надписью «Спеар Тпск» под форменным пиджаком. Она легко запоминала целые сонеты. На переменах, когда большинство из нас курили за спиной директора, она залезала по лестнице под потолок спортзала, прислонялась спиной к обогревателю и читала книги Генри Миллера и Ницше. В отличие от других девчонок в школе, с их гладкими волнами светлых волос и заколками в форме бантиков, ее черные кудри были похожи на торнадо. Она никогда не красилась. Ей было безразлично, как на ее внешность реагируют другие. В брови у нее было тончайшее колечко, серебряная нить. И пахла она, как свежее поднимающееся тесто.

О ней ходили разные слухи: что ее вышвырнули из исправительной школы, что она была вундеркиндом с наивысшим баллом на выпускном экзамене, что она на два года моложе всех на курсе, что у нее татуировка. Никто точно не знал, как к ней относиться. Ее называли ненормальной, потому что она не была одной из нас.

Однажды Джулия Романо пришла в школу с короткими розовыми волосами. Мы решили, что ее исключат. Но, как оказалось, в правилах, касающихся внешнего вида студентов Виллера, о прическе ничего не говорилось. Я подумал тогда: почему в нашей школе нет ни одного парня с дредами? И понял, что мы просто не могли выделяться. И не хотели.

В тот день во время обеда она прошла мимо столика, за которым сидели мы с ребятами из команды по парусному спорту со своими девушками.

– Эй, – сказала одна из девушек. – Больно было?

Джулия остановилась.

– Что больно?

– Побывать в машине сладкой ваты.

Она даже глазом не моргнула.

– Извини, но я не могу себе позволить прическу в дорогом салоне. – И она ушла в дальний угол кафе, где всегда обедала одна, складывая пасьянс из колоды карт с изображением святых.

– Черт, – проговорил кто-то из парней. – Не хотел бы я обедать с этой девчонкой за одним столом.

Я смеялся, потому что смеялись все. Но я наблюдал за ней: как она села, оттолкнула поднос с едой и начала раскладывать карты. Интересно, как это – не обращать внимания на мнение других?

Однажды я сбежал с тренировки своей команды, где был капитаном, и пошел за ней. Я старался не приближаться, чтобы она не заметила меня. Джулия направилась к бульвару Блекстоун, повернула к кладбищу Сван Пойнт и забралась на самое высокое место. Открыла рюкзак, достала учебники и тетрадь и устроилась возле могилы.

– Ты тоже можешь выходить, – обронила она, и я чуть не проглотил язык, ожидая появления привидения, пока не понял, что она обращается ко мне. – А за четвертак можешь даже посмотреть поближе.

Я вышел из-за огромного дуба, держа руки в карманах. Теперь я не имел ни малейшего понятия, что делаю здесь.

– Родственник? – кивнул я в сторону могилы.

Она посмотрела через плечо.

– Да. Моя бабушка сидела рядом с ним на «Мейфлауере», когда переселялась в Америку.

Она пристально взглянула на меня, вся будто из колючек и шипов.

– Разве тебе не нужно быть сейчас на каком-нибудь матче по крикету?

– Поло, – уточнил я, улыбнувшись. – Я просто жду здесь свою лошадь.

Она не поняла шутки… Или не посчитала ее смешной.

– Чего ты хочешь?