Иезуит вздохнул повторно, чуть согнул ноги в коленях и выставил вперед выпуклый шишковатый лоб, становясь похожим на старого, покрытого шрамами быка, осознающего всю безысходность своего последнего боя, но вместе с тем намеревающегося выстоять в нем до конца. Каким бы он ни был.

Однако иезуит сумел удивить Тристана повторно, потому что прежде чем стригой успел атаковать, отец Мареше сгруппировался как опытный игрок в американский футбол, выдвинул вперед правое плечо и резко бросился на противника, намереваясь сбить его с ног. Стригой мягко отпрыгнул в сторону, но его подвели новые сапоги, чересчур туго сжимающие пятки и посему-вызывающие некий дискомфорт, ведущий к онемению лодыжек. Его правая ступня неловко подвернулась, и стригоя повело не туда, куда хотелось, подставив точно под замах направленного на него посоха. В последний миг перед столкновением он чудом увернулся и упал на колени. Ажурное распятие, венчающее набалдашник иезуитского посоха, со свистом пронеслось мимо виска Тристана, сорвав узкий лоскуток кожи. И тогда стригой озверел! Как, его, непревзойденного бойца, обладающего воистину кошачьей грацией, чуть не достал какой-то старый священник? Нонсенс! Де Вильфор молнией взвился с колен и выполнил почти танцевальное па, перекрестным взмахом серпов собираясь взять в клещи морщинистую шею отважного иезуита. Отец Мареше успел подставить свой посох. Металл с грохотом столкнулся с металлом, высекая сноп искр. И тогда произошло нечто ужасное. Тусклый серебряный крест на посохе священника не выдержал соударения с лезвиями серпов и сломался, издав звук, напомнивший жалобный тоненький плач. Отец Мареше вздрогнул и ослабил бдительность, напуганный столь очевидным знамением. Торжествующий стригой, не преминувший воспользоваться упущением монаха, ловко развернулся на носке правой ноги и ударил священника рукоятью одного из своих серпов, попав точно по шейной артерии. У отца Мареше потемнело в глазах, он покачнулся и выронил посох. Судорожно хватая воздух широко раскрытым ртом, он еще успел парировать следующий выпад стригоя, приняв лезвие его страшного оружия на свою раскрытую ладонь. На пол упали два отрубленных пальца, но иезуит даже не вскрикнул. Брови Тристана изумленно поползли вверх. Мужество старого священника внушало ему смешанное с благоговением уважение, вызывая желание побыстрее покончить с отважным противником и не мучить его попусту. Но, вопреки своему непредсказуемому душевному порыву, Тристан отчаянно нуждался в информации…

Пригнувшись, стригой беспощадно подсек старика под коленями, ускорив его падение. Отец Мареше грузно рухнул перед алтарем, заливая пол костела потоками крови. Его наполненные мукой глаза безмолвно взирали на вырезанное в дереве изображение Божьей Матери, словно вопрошая: за что мне все это? Тристан коленом надавил на грудь беспомощно распростертого старика, сжимая пальцами его кадык. Странно, но он не чувствовал радости от этой победы, ощущая смутное недовольство собой и доставшимся ему поручением. И тогда в глубине его души возникло чувство протеста против власти Андреа, принудившей его совершить столь грязную работу. Да, Тристан не любил людей и привык видеть в них лишь свою пищу, но сейчас он четко понимал, что убивает одного из лучших представителей человеческой расы, и невольно скорбел о неэффективном разбазаривании столь ценного материала. Он не желал пить кровь поверженного им соперника. Будь на то его воля и имей он возможность выбирать, Тристан предпочел бы льстить себя мечтой, что его предки походили на этого вот упрямого старика, не уступая ему ни силой воли, ни принципиальностью. И именно в этот момент Тристан впервые пожалел о том, что безвозвратно утратил право называться человеком!

Иезуит тихонько застонал, испытывая ужасную боль.

— Говори! — коротко приказал Тристан, слегка ослабляя нажим. — Где находятся предметы из «Божьего Завета?» Как их найти?

— Здесь ничего нет, — глухо просипел истекающий кровью монах. — В алтаре хранилась всего лишь копия текста призывающей ангелов молитвы, но ты опоздал: я уже отвез свиток в Ватикан и передал в руки папы.

— А оригинал, — жадно вопросил Тристан, впиваясь когтями в адамово яблоко отца Мареше, — что с ним сталось?

Пытаемый человек засучил изуродованными ногами, на его губах заклубились белые пузыри пены, делая иезуита похожим на эпилептика.

— Тебе они недоступны, потому что прикоснуться к артефактам из «Божьего Завета» могут лишь его истинные Хранители, да еще эрайи — ангелы смерти. Все прочие нахалы немедленно будут испепелены — на месте ниспосланной Господом молнией!

Тристан содрогнулся от ужаса, но не отступился.

— Тогда мы доберемся до этих хваленых Хранителей и заставим их подчиниться нашей воле.

— Не выйдет, ибо они не сдаются! — торжествующе проскрипел иезуит, и его красные из-за полопавшихся капилляров глаза зажглись торжествующим огнем. — Да гори ты в геенне огненной, тварь! — Последним усилием он поднял трехпалую руку, засунул себе в рот совсем позабытый стригоем листок пергамента и тяжело дернул горлом, глотая свою находку.

— Нет! — протестующе закричал Тристан, пытаясь силой разжать челюсти монаха. — Старик, ты не оставил мне выбора…

Блеснул занесенный над пленником серп, и отрубленная голова отца Мареше покатилась по бархатной ковровой дорожке, не утратив своего величественно-отстраненного выражения. Она остановилась точно у постамента алтаря и замерла, не сводя со стригоя обличающего взора остекленевших глаз.

— Тьма! — громко выругался Тристан, примеряясь серпом к чреву мертвого священника. — Как же я не люблю оперировать в столь антисанитарных условиях…

Острое лезвие рассекло рясу и вошло в плоть, вспарывая ее ничуть не хуже хирургического скальпеля. Доктор поморщился, уже не испытывая гордости за свое отточенное столетиями искусство. Он брезгливо отодвинул вбок слой подкожного жира и препарировал пищевод, а затем засунул руку внутрь только что вскрытого тела и кончиками пальцев извлек перемазанный в крови и слюне пергаментный листок. Торопливо вытер его об рясу покойного иезуита и поднес к своим глазам. К счастью, Тристан в совершенстве владел несколькими языками, давно привыкнув разбираться в архаичных текстах средневековых алхимических трактатов, а устаревший польский и вообще почитал своим излюбленным коньком.

— Колоссально! — стригой восхищенно присвистнул, несколько раз подряд просмотрев содержание лаконичной записки. — Воистину, этот уникальный документ стоит потраченных на него усилий! — Он бережно опустил пергамент к себе в карман и спешно покинул костел, мысленно пожелав убиенному им монаху получить отпевание, достойное погребение, заупокойную молитву и все прочие церковные обряды, причитающиеся ему по сану и личным качествам. Нет, отточенным чутьем опытного убийцы Тристан осознавал — труп убитого им монаха нужно немедленно убрать из костела, а еще лучше разрубить на мелкие кусочки и сжечь, потому что враги подобного уровня опасны даже после смерти. Но, отметая доводы рассудка, в его голове вертелась навязчивая и исключительно назойливая мысль, напоминающая о том, что все совершенные грехи рано и поздно придется искупать. А убийство в Господнем храме, бесспорно, относится к числу самых тяжких и омерзительных преступлений, не спускаемых с рук даже избранным Детям Тьмы. Но так или иначе, а сожалеть о содеянном он не намерен, ибо сейчас наступает отнюдь не самое подходящее время для покаяний, ведь раздобытый им документ требовалось немедленно доставить в римскую резиденцию госпожи, потому что было бы глупо недооценивать его значимость и то влияние, которое способны оказать на историю всего мира несколько начертанных на нем строк. Вот так всегда и случается: кажется, пустяк, всего-то пара десятков слов и одна рыжекудрая девушка, имеющая к ним самое непосредственное отношение, а между тем именно им суждено стать той решающей силой, которая определит ближайшее будущее всей стригойской расы. Да чего уж преуменьшать, и всей планеты в целом.