– Не нужно мне твоего благословения, окаянный Пимен!!! Иди в храм Святой Софии, грехи свои замаливай!

Среди участников крестного хода случилось некоторое смятение, ряды смешались. На некоторое время он превратился просто в толпу. Однако, когда архиепископ развернулся и пошел на людей, те стали расступаться, потом потянулись следом – и порядок восстановился.

На торжественной литургии в честь приезда государя собралась вся новгородская знать, а свободного места в храме имелось совсем немного. Худородные – вовсе не поместились. И потому примерно полторы сотни опричников, смешавшихся с горожанами, пытались услышать хоть что-нибудь во дворе новгородского кремля.

После литургии архиепископ Пимен пригласил царя отобедать в свои палаты, благо это было недалеко. И опять внутрь патриарших палат попали лишь немногие счастливчики. Басарга Леонтьев, притоптывая ногами возле своего коня, оглаживал скакуну морду и мечтал поскорее вернуться обратно на Городище. Больше всего он радовался тому, что догадался надеть валенки. Многие из опричников для гонору напялили сапоги – и теперь, вестимо, проклинали все на свете.

Внезапно из патриарших палат послышался громкий крик, потом еще.

– Никак государь гневается? – неуверенно произнес Тимофей Заболоцкий.

Словно в ответ на его слова на крыльцо вышел Иоанн, повел плечами, поправил саблю и громко провозгласил:

– Приказываю вам, верные слуги мои, выискивать во всем Новгороде иноземцев и прихвостней их, бить без жалости, а добро их предавать порушению и истреблению![19]

Ответом был всеобщий восторженный крик. Толпа заколыхалась, стала быстро рассасываться. Новгородцы, разумеется, кого можно бить, поняли – и ринулись в нужные дома. Но вот заезжие из Москвы опричники покамест что делать не знали. Их выручил Малюта Скуратов, который сбежал вниз по ступеням и стал отдавать четкие и ясные приказы:

– Боярин Мамышев, с сотней на Волховец мчитесь, там винокурни немецкие самовольные. Порушить все, дабы и следов от сей мерзости не осталось! Бутиков и Клешин, вы с князем Волынским отправляйтесь изменников брать. Бояре Колобов и Развозов со мной! Остальные тоже не стойте, помогайте новгородцам заразу истреблять! Сами не знаете, где иноземцы прячутся – так горожане укажут!

Опричники стали подниматься в седла, десяток за десятком вылетать за ворота. И только подьячий Басарга Леонтьев, уже успевший подзабыть, какова на вкус ратная добыча, никуда не рвался. Побратимы, глядя на него, в город тоже не торопились.

– Подьячий, бояре, сюда ступайте! – неожиданно окликнул их государь. – У меня тут слуги вора повязали, надо бы в Москву на суд доставить.

Бояре встрепенулись, получив ясный приказ. Басарга и Илья передали поводья замешкавшемуся Тимофею, побежали вперед, нырнули в непривычно низкие двери патриарших палат, прошли две горницы с высокими сводчатыми потолками. В третьей, возле богато накрытого стола, валялся на полу перевязанный ремнями и вожжами архиепископ Пимен. Как был в архиерейских одеяниях – так его и скрутили.

– Не довезем до Москвы, государь, – усомнился подьячий. – Далеко, холодно. Не доедет.

– Коли так, поперва в Городище доставьте, – скривился царь. – Опосля с обозом отправим.

Едва архиепископ увидел Басаргу, как тут же у него загорелись глаза, он торопливо зашептал:

– Помоги мне! За ворота токмо вывези, за заставы.

– На тебе кровь митрополита, – покачал головой Басарга. – Гореть тебе в аду.

– Да ты же сам супротив него выступал!

– Нет!

– Помоги, или я тебя выдам!

– О чем шепчетесь, Басарга? – громко спросил Иоанн.

– Епископ Пимен обещает выдать тебе мое соучастие в заговоре супротив митрополита! – громко ответил подьячий.

– А-а-а… Ну, пусть потом на дыбе Малюте расскажет, – посоветовал сразу повеселевший государь. – Тот запишет.

– Мирослава Шуйская не была монахиней! – громко крикнул Пимен. – Она беглая расстрига!

– Да, кстати, Басарга, – спохватился Иоанн. – Куда княжна Шуйская исчезла? Кравчая она образцовая, честная и преданная. Я желаю, чтобы и впредь она семье моей служила.

Архиепископ в бессильной злобе с силой ударил головой о каменный пол.

– Вот видишь, святой отец, – присел рядом с ним Басарга. – Ты ради власти хитрил, подкупал, убивал, обманывал. И лежишь теперь в веревках. А я честен был, о службе только думал и даже грехи открыто признавал. И теперь не боюсь ничего и ни на что не жалуюсь.

– Великие слова, подьячий, – обошел стол Иоанн и остановился рядом с пленником. – Запомни их, Пимен. Чтобы остаток жизни своей каждый день вспоминать. И понимать, за что на этом свете земную кару нести будешь, а на том свете терпеть муки адовы. Берите его за плечи и за ноги, бояре, и через седло. Только не прибейте по дороге! Хочу, чтобы весь путь митрополита, все муки Филипповы он в полной мере испытал!

На Городище пленника побратимы довезли без приключений и заперли в людской. Не ради пущего унижения епископа, а потому, что та была теплой. Пимен человек немолодой, в амбаре уличном, на холоде, мог и преставиться. Раз государь желал сохранить ему жизнь – пришлось озаботиться. А запиралась людская хорошо, в самом нутре дома располагалась. Однако пригляд за пленным все же требовался – а потому возвращаться в город побратимы не стали.

Спустя несколько часов возле Городища появилась толпа новгородцев, которые приволокли избитого до беспамятства окровавленного мужика в одной рубахе, даже без порток, постучали в ворота, закричали:

– Эй, люди царские! Мы тут изменника споймали, боярина Федюкова. Тоже с ляхами сношался. Чего делать с ним? Порешить али испрашивать будете?

Опричники и холопы, которые при виде воинственной толпы выскочили с оружием во двор, вопросительно посмотрели на Басаргу, поднявшегося с луком на угловую башню. Тот был подьячим и, выходит, старшим по месту среди маленького гарнизона.

– Мертвого опосля не вернуть, – после короткого колебания решил боярин Леонтьев, – а живого порешить никогда не поздно. Заносите!

Он пересек боевую площадку маленькой башенки, крикнул внутрь:

– Калитку откройте, пусть арестованного затащат. Наготове будьте! Коли ломанутся…

Но новгородцы рваться в крепость и не помышляли. Двое из них переволокли жертву за порог, бросили и тут же, не спросясь, выскочили обратно. Толпа покатилась к городу, помахивая дрекольем и топорами.

Где-то через час новгородцы приволокли еще одного изменника, а уже в сумерках, почти ночью – сразу троих[20].