Море не обращало на него никакого внимания.

Свитер, который он повязал на пояс, был тяжел как доспехи.

Куртку он надел на голое тело.

Тело было соленым.

Солнце вставало все выше.

Он так торопился, что потерял свою гостиницу, прошел куда-то дальше и некоторое время озадаченно озирался.

Показалось, что все отели на одно лицо: крыши, заборы, калитки — нет разницы.

Успокоил сердцебиение, сделал сорок шагов назад — и нашел.

Надо было успеть все сделать, пока не высохло море на коже и не выветрился запах соленой воды в волосах.

Ботинки вместе с носками он снял в коридоре и оставил там. Подумав, там же, прямо на пол, бросил свитер и майку.

В одних джинсах беззвучно вошел в номер.

Она проснулась через несколько минут — розовая и полная влаги, как только что сорванное яблоко.

Ее маленькие, красиво и точно прорисованные губы обрели цвет, и виднелись маленькие зубки, всегда очень белые, и маленький язык во рту — тот самый язык, который… впрочем, ладно, — что тут говорить, он давно уже выучил наизусть и ноздри, маленькие, как у куклы, и мочки ушей, прохладные и тоже до смешного маленькие, и линию лба, и родинку на виске, и сам висок, и шею, и улыбку, которую он подстерегал каждое утро, как охотник в засаде…

Она проснулась и улыбнулась, глядя на него. Вот улыбка — лови, охотник.

Он как раз завершал свои дела.

— Посмотри, я все нормально уложил? — спросил он и поставил ее сумку возле кровати.

В сумке, вразброс, смятые и спутанные, лежали ее вещи, она успела оттуда вытащить только халат, он запихал его обратно и сгреб все то, что она непонятно когда успела разложить в ванной, — эти ее щетки, тюбики, флаконы и помады… заодно бросил пять или шесть брикетиков с мылом, которые уже лежали в номере — а вдруг пригодятся: измажется где-то, нужно будет вымыть руки, а он уже позаботился.

— Одевайся скорей, — торопил он шепотом.

Пальма за окном раскачивалась на ветру.

— Скоро паром, тебе нужно успеть, чтобы уехать, — повторял он, а она все улыбалась, предчувствуя игру; только что это за игра — никак не понимала и даже, будь что будет, чуть высвободила ногу из-под одеяла — эта нога точно должна была поучаствовать в игре, теплая, нагретая, сочная, голая, в нежнейшем пушке нога.

Он заторопился, чтобы не обратить внимание на эту ногу и не отвлечься, и поэтому склонился к ее лицу, по пути увернувшись от раскрывшихся навстречу губ, и прошептал на ухо:

— Я больше не люблю тебя.

Вышли в два часа ночи.

Море выглядело нелюбезно. Но сила, энергия, дикая воля ощущались даже сверху, со скал.

Сухопутный человек угадывает большую воду издалека. Шагает по улице — и вдруг накрыло, запахло: вот за этим углом, за поворотом сейчас откроется простор, и соленый ветер ударит в лицо.

К берегу — круто вниз — вела пробитая в камне дорожка: извилистая, но аккуратно оформленная. Где надо — перильца, где надо — ступеньки. Через равные промежутки — фонари, они нас особенно радовали: в темноте мы с Семеном сломали бы здесь шеи через три минуты после начала похода.

Ночь была хороша, соленая, жирная ночь итальянского юга, — цепляй ножом и намазывай на хлеб. Если умеешь.

Пока шли, море понемногу раздвигалось, переставало быть декоративным. Неопределенный шум расслоился на отдельные звуки: вот накатило, вот ударило и взорвалось пеной, вот зашипело и отхлынуло.

На предпоследнем повороте я остановился и сказал:

— Смотри. Оно или не оно?

— Похоже, — ответил Семен. — Пахнет хорошо. Настоящим морем.

— Средиземным, — уточнил я.

— Новый запах, — сказал Семен. — Совсем другой. Как пахнет Черное — знаю. И Каспийское. Балтику — тоже нюхал. Северное море нюхал. И Аральское… Средиземного не нюхал.

Берег представлял собой нагромождение камней, каждый второй размером с автомобиль. Но и здесь меж грубых скальных ребер трудолюбивая рука прорубила проход. Решительно зашагав, я преодолел последние метры, встал на спину валуна и засмеялся от удовольствия, а когда очередная волна превратила мои сухие ботинки в мокрые, засмеялся еще раз — громче и беззаботнее.

Все было настоящее. Остров Капри, ночь, февраль, в Москве минус двадцать пять, а здесь — я сейчас сниму штаны и прыгну в воду, и поплыву.

— Вот, — крикнул я Семену. — Это оно и есть. Средиземное. Обоняй, брат!

Семен уже раздевался.

— Зато, — ответил он, — я нюхал Черное с обратной стороны. Со стороны Турции. Когда возил контрабанду. Из Турции в Новороссийск, по ночам, на вельботе…

— Романтика, — сказал я.

— Да, — сурово согласился Семен. — Еще какая.

Он прошел мимо меня, уже голый, и полез меж камней, на манер краба, упираясь руками и декламируя, неторопливо, в духе старой мхатовской школы:

«По рыбам, по звездам проносит шаланду! Три грека в Одессу везут контрабанду».

Двигался несколько неловко, но зато без единого лишнего движения. Лишних движений он давно не делал: ни во время ночных купаний, ни вообще.

Сел на край глыбы, похожей на огромный зуб, и сообщил:

— Камни везде!

— Держись крепче, — сказал я. — Волна придет — шею свернешь.

— Уже идет, — сказал Семен, и его накрыло. В последний момент, когда подходил пенный гребень, Семен издал глухой крик восторга или ужаса (иногда это один и тот же крик) — после чего исчез.

За первой волной сразу шла вторая, столь же сильная.

Вынырнув, Семен повторил счастливый клич, но уже сытым басом. «Увлажнил жабры», — подумал я и крикнул:

— Плыви!

— Impossibile! — ответил Макаров и полез назад, кашляя и крупно дрожа.

Сел рядом и стал вытирать плечи исподней майкой.

Полотенце мы не взяли.

— Если просто сломать ногу, — сказал он, — это ничего. Но если ступня застрянет — ее просто оторвет к черту.

— Непонятно, как тут купаются местные.

— Они не купаются, — сказал Семен. — Это нам экзотика, а им что? Море и есть море. Давай вот представим обратную ситуацию. Два итальянских балбеса специально приехали в Москву, на два дня, чтобы словить fun. В пятницу после обеда перебежать через Третье транспортное кольцо. Один перебежал, кричит второму: «Марио, это круто! Давай ко мне! Там ускорься, там притормози и смотри, чтоб не сшибло воздушной волной, когда фура проедет…»

Я рассмеялся. Семен закашлялся.

— Что, брат, — спросил я, — жабры отвыкли?