Команда Заболотного выскочила из магазинчика и разбежалась в разные стороны. А у меня в глазах остались лишь их искаженные от ярости лица. Будто я наблюдал буйство психически ненормальных.

Мы уже шли в сторону метро, когда Павел произнес:

— Ну, чего ты добился? Скажи спасибо, что хоть никого не поймали.

— А что, плохо вышло? — обиделся Заболотный.

— Да ты как Иерусалимский! На что своё гнев обращаете? Климовщина какая-то. У кого комплексы, тот на то и набрасывается. Кому это выгодно? Церкви? Верующим? Вряд ли! Ведь это сродни провокации и бесчинству. Здесь грань преступается. Дурная энергия выходит, а тщеславие тешится.

— Ладно тебе! — сказал Мишаня. — Думал, понравится.

— Мне? Знаешь, что скажу: мракобесие всё это. Сам же над Петром Григорьевичем похохатывал. А у тебя? Суть, плоды какие? Великое дело: «Секс-шоп» разгромили! Один священник вчера сказал мне: бойтесь не тех, кто с Христом открыто борется, а тех, кто делает дело от имени Христа, якобы он — «защитник веры».

— Ну уж!

— Вот тебе и «уж»! Да тебе просто действительно проплатили за эту «акцию». Конкуренты.

— А хоть бы и так? Я же не на лавку с православной литературой набросился, а на магазин сатанинский. Разница есть? А из этой акции я и тебе на часовню денежек выделю.

— Нет уж, оставь себе, — сказал Павел. — Сене только не мути голову. Он и так на нее слаб.

— Слабый-то слабый, а видел, как кавказца по башке членом лупил? — Заболотный весело засмеялся. Павел с сожалением поглядел на него. Ничего не сказал, только рукой махнул.

— Ты чего? — спросил я, видя, что Павел как-то замедлил шаг, стал тереть обеими руками виски. Зубы его сжались, глаза испугали своей прозрачностью.

— Н-ничего, с-с-сейчас… — произнес он, сильно заикаясь.

Я уже понял, что это приступ. Как тогда, в первый день, после посещения отца Кассиана. Мы с Заболотным поддержали его с обеих сторон, нашли какую-то лавочку в сквере. Павел сел, низко опустив голову.

— Молодой еще, а совеем… калека, — с сожалением произнес Заболотный. — А я ведь помню, как он в рукопашную дрался. Было дело, один с двумя чеченскими отморозками справился. Надо бы его к Татьяне Павловне доставить. Пусть отлежится.

— У нас сегодня вечером встреча, — сказал я.

— А с кем?

— С Меркуловым, скульптором.

— И я с вами.

— А ты мимо.

— Вот, значит, как? — обиделся Заболотный.

— Нет, правда, там по приглашениям. Тебя в список забыли включить, — мне вовсе не хотелось, чтобы Мишаня вновь тянул одеяло на себя со своей «миссией». Больно ловок. И тут я решил задать ему один вопрос:

— Ты что-то знаешь про Женю, почему мне не скажешь?

Круглые глаза Заболотного стали еще круглее.

— Что я могу знать? Ничего.

— Врешь ведь. За версту чую.

Павел стал подниматься со скамейки, а я понял, что от Мишани мне сегодня все равно ничего не добиться. Может быть, в другой раз, без свидетелей.

— Мы сейчас тебя домой отвезем, — сказал Заболотный. — А завтра с одним человеком познакомлю. Крутой дядя, правой рукой у одного криминального авторитета был, пока того не грохнули. Сейчас у него своя фирма. Вот вы меня к своему скульптору не берете, а я не такой. Я хоть к черту сведу, лишь бы для дела. Цените.

Мишаня еще долго болтал, пока мы ехали к Щелковской, доказывал, какой он хороший и сколько сделал полезного аж для всего человечества. Конечно, ёрничал, но такая уж у него натура, не может обойтись без кривлянья даже в самых важных делах. Он по-своему и не плох, но в малых дозах. Отец Димитрий говорил, что нельзя осуждать человека, у каждого есть шанс исправиться. Всякий человек — образ Божий, даже самый закоренелый негодяй. Христос стоит у сердца каждого из нас и стучит — кто отзовется?

Мне запомнились его слова, сказанные вчера, что осуждение к другому сродни зависти: суди самого себя, чтобы привести себя в порядок, а потом уж выходи на люди. Образ Божий в человеке, пусть он хоть трижды Березовский, надо любить, а дела его ненавидеть. Вот тут мне трудно понять, трудно отделить человека от дел его, наверное, я еще не совсем христианин.

Возле дома Татьяны Павловны мы столкнулись с выпорхнувшей из подъезда Дашей. За ней шел тот длинный очкастый парень, с которым я спорил на квартире у Светы. У которого цель стать Нобелевским лауреатом. Странно, но он был мне даже симпатичен. Я задержался с ними, а Павел и Заболотный вошли в дом.

— Еду устраиваться на компьютерные курсы, — сказала мне Даша. — Вот Слава помогает.

— Два месяца обучения, а потом можно пойти на приличную работу, — пояснил тот. — Не вечно же бананами на рынке торговать.

— И то верно, — согласился я. — Это вы хорошо решили. Жаль, что я сам до этого не додумался. Главное, подальше от Рамзана.

Даша промолчала, но будто вздрогнула от его имени. А мне не хотелось их отпускать, я так давно ее не видел! И тут пришла в голову одна мысль.

— Знаете что? — произнес я. — Приезжайте вечером на Полянку, часам к семи. Пойдем в мастерскую к одному скульптору. Будет интересно.

— Можно, — кивнул Слава. — У меня сегодня день свободный. А ты?

Даша вроде бы колебалась, но потом тоже согласилась.

Они отправились на свои курсы, а я вошел в подъезд. Правда, еще не знал: пустит меня Татьяна Павловна в квартиру или нет? Пустила. Она была вновь пьяна. Старуха-мать также. Прохор ползал по полу между пустых бутылок. Мы с Павлом стали прибирать в квартире, а Заболотный вскоре ушел, сославшись на неотложные дела. Знаю, к кому он навострил лыжи — к Борису Львовичу, я слышал, как Мишаня разговаривал с ним в коридоре по сотовому. Запомни фразу: «Акция прошла успешно». Неужели, Борис Львович решил финансировать его «миссию»? Если так, то у него какие-то дальние цели. Разгромом «Секс-шопа» не ограничатся.

Любую православную идею можно извратить так, что тошно станет. Было вы желание, а деньги найдутся. Взять хотя бы Иерусалимского. Ведь настоящие крестные ходы устраивает, до тысячи людей собирает, с церковными песнопениями. А всмотришься в него повнимательней — копыта торчат, К Церкви сейчас много примазавшихся, прислонившихся, сами опору не имеют и ее раскачивают. Снаружи и внутри. Тяжело Патриарху, его многие осуждают, а за него молиться надо. Чтобы выдержал во всей этой смуте.

Татьяна Павловна сидела за столом и что-то бормотала. Потом вдруг подняла голову, посмотрела на меня, и сказала:

— А если в самом деле продать, что будет? Надо с отцом Кассианом посоветоваться. Нет, не одобрит.

— О чем вы? — спросил я. Прохора я уже покормил и уложил спать Павел мыл на кухне посуду.

— Тяжко мне, Коля. Душа изнылась. Совсем в пучину тянет.