Придя в себя, Ким обнаружила, что лежит в их с Дином спальне. Рядом стоял Дин, а за ним — мистер Чандлер-Пауэлл и сестра Холланд. Ким полежала немного с закрытыми глазами и услышала голос сестры Холланд и ответ мистера Чандлера-Пауэлла:

— Разве вы не заметили, Джордж, что она беременна?

— Как, черт возьми, я мог бы это заметить? Я ведь не акушер!

Значит, они узнали. Ей не нужно будет сообщать им эту новость. Единственное, что ее сейчас заботило, — это ребенок. Она услышала, что говорит Дин:

— После обморока ты поспала. Мистер Чандлер-Пауэлл принес тебя сюда и дал успокоительное. Сейчас почти уже время ленча.

Подошел мистер Чандлер-Пауэлл, и Ким почувствовала его прохладные пальцы у себя на пульсе.

— Как вы себя чувствуете, Кимберли?

— Все хорошо. Мне лучше. Спасибо вам. — Она быстро села и взглянула на сестру Холланд: — Скажите, сестра, а с ребенком все будет в порядке?

— Не волнуйтесь. С ребенком все будет прекрасно, — ответила сестра Холланд. — Вы можете съесть свой ленч здесь, если хотите. Дин побудет с вами. В столовой мы с мисс Крессет и миссис Френшам вполне справимся сами.

— Нет, — возразила Ким. — Со мной все в порядке. Правда. Мне будет лучше за работой. Я хочу вернуться на кухню. Хочу быть вместе с Дином.

— Умница, — сказал мистер Чандлер-Пауэлл. — Нам всем нужно заниматься нашими обычными делами, пока это возможно. Но спешки никакой нет. Отнеситесь ко всему как можно спокойнее. Старший инспектор Уэтстон уже побывал у нас, но он, как видно, ждет спецгруппу из Столичной полиции. А я пока что попросил всех не обсуждать то, что произошло у нас этой ночью. Вы понимаете, Кимберли?

— Да, сэр, я понимаю. Мисс Грэдвин убили, правда?

— Я надеюсь, мы больше узнаем, когда приедет спецгруппа из Лондона. Если ее убили, они найдут виновного. Постарайтесь не пугаться, Кимберли. Вас окружают друзья — вы с Дином это давно знаете. Мы о вас позаботимся.

Ким пробормотала слова благодарности. И они ушли, а она выскользнула из кровати и укрылась в теплых и крепких объятиях Дина.

В то субботнее утро коммандер Адам Дэлглиш и Эмма Лавенэм договорились в половине одиннадцатого встретиться с отцом Эммы. Первая встреча с будущим тестем, особенно с целью сообщить ему, что ты собираешься вскоре жениться на его дочери, чаще всего оказывается мероприятием не из легких. Дэлглиш, смутно помнивший что-то о подобных встречах из беллетристики, почему-то представлял себе, что должен увидеться с профессором Лавенэмом наедине, однако Эмма очень легко убедила его, что им лучше поехать к ее отцу вместе.

— В ином случае, дорогой, он беспрестанно будет расспрашивать тебя о моих взглядах, — сказала она. — В конце концов, он ведь никогда тебя не видел, а сама я вряд ли часто упоминала твое имя в его присутствии. Если меня там не будет, я не смогу быть уверена, что до него это дошло. У него порой появляется некоторая нечеткость восприятия; впрочем, я никогда не знаю, насколько это соответствует действительности.

— И часто у него бывают такие состояния?

— Это случается, когда я у него бываю. Но с головой у него все в порядке. Он просто любит меня поддразнивать.

Дэлглиш подумал, что нечеткость восприятия и любовь к поддразниванию — самые незначительные из проблем, которые могут у него возникнуть с будущим тестем. Он давно заметил, что люди известные, когда они достигают значительного возраста, склонны преувеличивать странности, которые были им свойственны в молодости и в зрелости, словно такие чудачества могут послужить гарантией от утраты физических и интеллектуальных способностей, от бесцветного уплощения личности в последние годы жизни. Адам не мог с уверенностью судить о том, какие отношения существуют между Эммой и ее отцом, но эти двое, должно быть, любили друг друга — хотя бы в память о прошлом — и были нежно друг к другу привязаны. Эмма рассказывала Дэлглишу, что любимицей отца была ее младшая сестра — веселая, послушная и более миловидная, чем сама Эмма. Она погибла под колесами мчавшегося автомобиля. Но Эмма говорила об отношении отца к сестре без малейшей критической ноты, без малейшего чувства обиды. Чувство обиды вообще было не из тех эмоций, которые у Дэлглиша могли ассоциироваться с образом Эммы. Но какими бы сложными ни были их взаимоотношения, она, конечно, хотела бы, чтобы встреча отца с ее любовником прошла успешно. И его, Адама, задачей было сделать так, чтобы все прошло успешно, чтобы встреча не отложилась в ее памяти ни тяжким бременем, ни неизбывной тревогой.

Все, что Дэлглиш знал о детстве Эммы, было рассказано ему в несвязных отрывках бесед, в которых оба пытались осторожно ступить на еще не исследованные земли далекого прошлого друг друга. Уйдя на пенсию, профессор Лавенэм отверг Оксфорд ради Лондона и поселился в просторной квартире, в одном из эдвардианских жилых массивов Марилебона, носившем вполне достойное название «Особняки». Жилой массив находился не очень далеко от Паддингтонского вокзала, поезда в Оксфорд ходили точно по расписанию, и профессор мог быть частым (его дочь подозревала, что слишком частым) гостем на факультетских обедах за высоким столом.[10]Семейная пара — слуга, раньше работавший в колледже, и его жена, — переехавшие в Кэмден-таун к овдовевшей дочери, приходили к профессору каждое утро убирать квартиру, а позже днем — готовить обед. Профессор женился поздно, когда ему было уже за сорок, а теперь, хотя и перевалил за семьдесят, был вполне способен сам о себе заботиться, хотя бы в чем-то наиболее необходимом. Однако муж и жена Сойеры убедили себя (с некоторым попустительством с его стороны), что они преданно ухаживают за беспомощным и весьма известным старым джентльменом. Лишь последний из эпитетов соответствовал действительности. Бывшие коллеги, посещавшие профессора в «Калвертонских особняках», считали, что Генри Лавенэм прекрасно устроился.

Дэлглиш с Эммой отправились в «Особняки» на машине так, чтобы приехать к условленному с профессором времени — в половине одиннадцатого. Дом недавно заново покрасили, кирпичная кладка приобрела неудачный цвет: Дэлглиш подумал, что единственным подходящим определением здесь может быть сравнение с бифштексом из вырезки. Просторный лифт с зеркальными панелями, пропахший мебельной полировкой, вознес их на четвертый этаж.

Дверь квартиры № 27 открылась так быстро, что Дэлглиш заподозрил, что ее хозяин у окна поджидал, когда подъедет их машина. Человек, встретивший их у двери, был почти такого же роста, как Адам, с сильным, красивым, хорошей лепки лицом под копной непослушных волос серо-стального цвета. Он опирался на трость, но плечи его лишь слегка сутулились, а темные глаза — единственное сходство с дочерью, — хотя и утратили блеск, смотрели на Дэлглиша на удивление проницательным взглядом. На нем были тапочки и домашний костюм, но выглядел он при этом совершенно безупречно. Он произнес: «Входите же, входите!» — так нетерпеливо, словно хотел дать понять, что они слишком задержались в дверях.