По возвращении в Швейцарию и мать, и отец попали в больницу. У Анны Вадимовны – запой, у Петра Васильевича – инфаркт. Следом – еще один. От страха за мужа Анна Вадимовна очнулась и вышла из клиники в рекордно короткий срок. Но как только выяснилось, что жизни Быкова-старшего больше ничто не угрожает, – снова напилась на радостях...

И мужу, и сыну Анны Вадимовны стало ясно: мать чувствует себя счастливой, только находясь на лечении. Тогда она занята серьезным делом, тогда ей уделяют внимание, приносят цветы и открытки с пожеланиями выздоровления. В клинике у нее появляются приятели среди врачей и пациентов, она нужна, она на месте. Дома – вынужденное безделье, красивые, но не родные комнаты, порядок, скука, опротивевшее вязание на спицах. Единственное спасение – бутылка с янтарной жидкостью, веселое пламя, огненное проклятие.

Из русского детства Алексей помнил циничный стишок. «Если вас трамвай задавит, вы, конечно, вскрикнете, раз задавит, два задавит, а потом привыкнете». Да, они с отцом привыкли к болезни Анны Вадимовны. Для них ее пребывание в клинике стало в порядке вещей, но до самой своей смерти отец не переставал любить и жалеть свою несчастную жену, чувствуя ответственность за ее болезнь. Если бы он уделял ей больше внимания...

Но однажды отец не вернулся из деловой поездки. Алексей звонил – мобильный не отвечал. Пришлось подключать полицию. Перевернутую машину господина Быкова нашли в кювете. Сам он был мертв. Следствие показало, что автокатастрофа стала не причиной, но следствием его смерти. Он умер мгновенно, от острого сердечного приступа. Алексей остался наследником грандиозного, хорошо поставленного дела, обеспеченным человеком и вполне сформировавшимся холостяком.

Сейф в старом доме, тот маленький сейф, где хранились личные документы отца, он не смел открыть несколько месяцев. Все не верилось, что Петра Васильевича больше нет. Кабинет хранил его жизнь, укутывал слоем бархатной пыли, баюкал тишиной. Все же пришлось нарушить эту тишину – если бы отец не хотел, чтобы сейф открывали после его смерти, он не приложил бы к завещанию код. «Открой маленький сейф, вот код». Алексей открыл.

В сейфе было немного. Стопка бумаг, несколько фотографий. И в большом конверте насыщенно-желтого цвета – письмо для него, Алексея.

«Сын. Невыносимое жжение за грудиной – все чаще. Я был у врачей, хорошо осведомлен о своем состоянии. Стенки аорты тоньше папиросной бумаги – из которой, должно быть, мой отец крутил самокрутки. Курил он махорку, я курю сигары. Ты вообще не куришь...

Мысли мои путаются. Мы ведь с тобой толком никогда не разговаривали, правда? Все что-то мешало. Дела, дела. Я даже не рассказал тебе старой легенды, касающейся всех нас. Тебя прежде всего.

Так вот, мой отец, которого я не видел никогда, рядовой пехотного полка, он погиб под Москвой. Уцелевший однополчанин деда рассказал матери – погиб оттого, что стеснялся справить нужду в окопе, у всех на глазах. Вылез и пошел куда-то. Кустик искать, что ли? Снарядом ему оторвало голову. Осталась одна пожелтевшая фотография, да что я, ты видел ее много раз. На ней твой дед с самокруткой, пилотка лихо сдвинута набекрень. Лихой солдат, веселый парень? Да. Мало кто знал, что до войны он был ученым и священником, богословом и философом. Он изучал историю нашего рода, знал много тайн, и большая их часть, очевидно, ушла вместе с ним.

Но не все. Самое, быть может, главное все же дошло до меня. Тот сослуживец, он стал моим отчимом, воспитал меня и сохранил кое-что из отцовского наследия. Большая часть бумаг была утеряна в пожарах войн, в суматохе переездов. Те обрывки, что остались – я перескажу историю коротко, чтобы сразу удовлетворить твое любопытство, – повествуют о кольце.

Итак, кольцо. Вернее, половина кольца. По преданию, кольцо это принадлежало Стеньке Разину и было найдено в кладе летом 1901 года на берегу Каспийского моря. Подземная пещера – не то природы, не то человеческих рук дело. Нашел ее юноша – твой прадед. Ему была суждена долгая, богатая испытаниями жизнь. Но он не один отыскал клад. С ним была юная девушка, его возлюбленная, с которой он спустя некоторое время не по своей воле расстался и потом всю жизнь вспоминал. И любил всю жизнь – несмотря на то, что не раз женился и обзавелся многочисленным потомством. Судя по всему, клад они поделили пополам. И пополам же было поделено кольцо – оно обручило влюбленных навеки. И была грамота самого Стеньки Разина. Она существует до сих пор, я видел ее своими глазами. Вот текст: «Не для себя хороню, не для людей. Кто за богатством пойдет, тому этого клада вовек не открыть. А откроют только любящиеся, и повяжет их колечко это на веки вечные, пока мир стоит. Связаны будут печатью неразрывной, а кто их разлучит, на того цыганское огненное проклятие падет. С тем мое слово, аминь».

Все это показалось мне интересным, но не потрясло. Пусть, если есть небо, и Бог в трех лицах, и пухлые сладкоголосые ангелы, пусть мой отец Василий, рядовой Быков, попросит там для меня милости. Всю свою предыдущую жизнь я был атеистом и остался бы им до самой смерти. Если бы не чудо».

* * *

Чудо? Нет, пожалуй. Всем известно – чудес не бывает. Иначе все было бы слишком просто и легко, и слеза, упавшая на грудь любимого человека, растапливала бы его ледяное сердце, и туфелька приходилась как раз впору, и все гадкие утята обзавелись бы белоснежными крыльями! Но чудес не бывает. А вот случайности...

Случайностью оказалось то, что деловой партнер Петра Васильевича Быкова, на переговоры с которым тот и приехал в Петербург, придерживался консервативных взглядов на бизнес-церемониал. Согласно непечатному кодексу, в программе переговоров непременно отводилось время культурным мероприятиям. Посещение крейсера «Аврора» или Эрмитажа, опера, балет, спектакль. Но революционный крейсер отчалил на реставрацию, ко всем театральным действам Быков-старший был равнодушен, а на Эрмитаж согласился. Там как раз проходила занятная выставка – старинные русские драгоценности из частных коллекций.

В залах музея было прохладно, к таинственно освещенным витринам склонялись тихие люди. Петра Васильевича экспонаты не заинтересовали, он раздражался, но уйти не мог. Не слепящий вязкий блеск драгоценностей быстро наскучил ему, еще больше наскучил партнер – полнокровный, низкорослый, шумный человек, жизнелюб и бабник. Облизывая и без того влажные, яркие губы, тот долго рассматривал каждую вещицу, смаковал, как телячью котлету... А Быков морщился от усталости, новые туфли отчего-то немилосердно жали, и прибавилась к тому же привычная уже боль в груди. Как-то незаметно он от партнера отстал, вынул из кармана тубочку с таблетками, продолжая смотреть в витрину, забросил белое зернышко в рот...

– Вам плохо?

Участливый, прохладный голос, прозвучавший рядом, был сродни журчанию родника в знойный день. Но сначала он все же увидел не женщину. Сначала он увидел – странный экспонат, знакомый предмет – половинку кольца в витрине. А потом лишь – отражение женщины в прозрачном стекле. Нежный, текучий, памятный облик.

– Нет. Спасибо. Уже легче.