— Да, а что тут такого? Более того, я собиралась приготовить французский салат, итальянскую приправу к птице и еще много других вкусностей.

Гарри вытаращил на нее глаза и какое-то время вообще не мог произнести ни слова.

— Никогда бы не подумал, что, помимо всех своих достоинств, такая знаменитость может еще и готовить.

— Если будешь насмехаться, то вообще ничего не получишь. Хочешь, я сделаю сандвич? Это очень быстро. С майонезом или горчицей? — спросила она, поднимая бокал с шампанским.

— И то и другое, — не задумываясь ответил Гарри. Пока она готовила сандвичи, он безотрывно смотрел на нее и думал о том, чем может закончиться для него этот вечер.

— Думаю, что даже Матисс не смог бы изобразить более прекрасное блюдо. Кто бы мог подумать, что на Манхэттене все еще умеют готовить сандвичи?

Гарри, захватив бутылку шампанского, пошел в гостиную и уселся прямо на пол. Вскоре Мэл принесла сандвичи и уселась рядом с ним, наблюдая, как он ест. Немного помолчав, Гарри взглянул на Мэл и увидел тот самый отрешенный взгляд, так поразивший его при их первой встрече.

— Мэл, — мягко произнес он, беря ее за руку, — я вообще ничего не знаю о тебе. Тебе нужно поделиться с кем-то своими мыслями. Почему бы не со мной?

Она грустно улыбнулась и пожала плечами:

— Не знаю, Гарри. Это достаточно банальная история. Все дело в том, что я многие годы пыталась забыть о ней, но так ничего и не получилось.

Он нахмурился и задумчиво посмотрел на нее.

— Если хочешь знать, у меня такое ощущение, словно я вообще не существовала до тех пор, пока не придумала себе новую жизнь. — Она остановилась, долго молчала. А потом вдруг стала рассказывать о своем детстве, о грубом отце-алкоголике, о пораженной глубочайшей депрессией матери и о том, как они бросили все на свете и отправились куда глаза глядят, остановившись в небольшом городке Голдене.

— Какой-то паршивый городишко! — в сердцах воскликнула мать, когда они ехали по пустынным улочкам Голдена в забитом пожитками старом автомобиле. И она была права. Городишко действительно был паршивым, почти безлюдным и совершенно невзрачным. Собственно говоря, там была лишь одна длинная улица, вдоль которой стояли покосившиеся от времени серые деревянные домики. Разумеется, там был свой центр, состоявший из небольшой площади, запущенного парка, памятника ветеранам всех войн, местной почты и достаточно большого супермаркета.

Мэл до сих пор не могла найти слов, чтобы описать то чудовищное одиночество, которое испытала в Голдене. Единственным близким человеком оставалась ее мать, да и то лишь потому, что жили они под одной крышей.

Мать вообще никогда и ни о чем не заботилась и жила какой-то отстраненной и безразличной жизнью. И это досаждало Мэри больше всего. Она часто лежала на старом виниловом диване, с ужасом думая, что если вдруг умрет, то никто и слезинки по ней не прольет. В такие моменты она по-прежнему ощущала себя полным ничтожеством, маленькой букашкой, которая почему-то ползает по этой грешной земле и вызывает у окружающих только презрение.

Мэл всегда с ужасом вспоминала тот старый и грязный трейлер, в котором они обосновались с первого дня своей нелегкой жизни в Голдене.

Мать разместилась в дальней комнатушке, единственное окно которой так и не удалось открыть. А Мэри жила напротив. Украшением ее жилища был красный виниловый диван, на котором она провела все свое детство. Летом в трейлере было невыносимо жарко, а зимой столь же невыносимо холодно, и ничто не скрашивало их безрадостную жизнь.

Мать целыми днями сидела перед включенным телевизором и смотрела все подряд.

— Мама, — пыталась иногда увещевать ее Мэри, — ну хватит смотреть всякую дрянь. Уже очень поздно, а мне нужно хоть немного поспать.

Та закуривала очередную сигарету и смотрела на дочь затуманенным взглядом.

— Я смотрю телевизор, — повторяла она одну и ту же фразу.

Мать так и не нашла работу в этом городке. Они жили на социальное пособие, которое Мэри получала каждую неделю, и это всегда напоминало ей о своей нелегкой судьбе.

— А, это опять ты, — говорила, бывало, ей пожилая миссис Аврора Петерсон, выдававшая социальные пособия в здании местной администрации. Причем делала это с какой-то издевкой и каждый раз долго искала ее фамилию в своем огромном журнале. — Так, так, понятно, — недовольно ворчала она, словно расставалась со своими кровными деньгами.

Мэри всегда думала, что социальные пособия должны выдавать те люди, которые сами хоть когда-нибудь его получали. Только они могли быть более снисходительны к тем, кто оказался за чертой бедности.

— Когда же твоя бесстыжая мать удосужится найти работу и перестанет требовать помощи от налогоплательщиков? — каждый раз выговаривала ей миссис Петерсон.

Сгорая от стыда и унижения, Мэри плелась в другой конец города, в магазин, где она отоваривала талоны. Обычно она получала небольшой набор продуктов, состоявший из маргарина, кукурузных хлопьев, молока, сыра, дешевой вареной колбасы и нескольких буханок уже нарезанного хлеба. Иногда они позволяли себе немного кофе и пару фунтов дешевого мяса, но это было только по большим праздникам. Потом Мэри шла домой, а по пути покупала пару пакетов картошки, без которой прожить им было практически невозможно.

Мать все реже и реже покидала старый трейлер, каждый день требуя от дочери по пачке сигарет. Мэри пыталась убедить ее, что не стоит курить так много, но та только отмахивалась. А когда сигареты неожиданно кончались, она просто сходила с ума и устраивала жуткие скандалы. Если же ее не оказывалось дома, это означало, что она пребывает в состоянии крайней депрессии. И тогда Мэри бегала по берегу моря, разыскивая мать.

А еще она помнила свой первый день в новой школе.

Учительница втолкнула ее в класс, где на нее уставились тридцать пар детских глаз. Увидев новенькую, все дружно захихикали и стали шушукаться. А она стояла перед ними в старом платьице, с непричесанными волосами, в ужасных очках с толстыми стеклами. В ту же секунду по классу прошел шепот: «Гадкий утенок». Учительница сделала вид, что не услышала.

— Дети, поздоровайтесь с Мэри Мэллори, — строго приказала она.

— Привет, Мэри! — крикнул кто-то, и все опять захихикали. С тех пор с ней никто не разговаривал, никто не дружил и вообще никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Так она и жила в своем замкнутом мире с постоянным ощущением ненужности. Она была просто пустым местом в этом Богом забытом городке, где даже мать, казалось, не замечала ее существования.

Мэл тряхнула головой, словно сбрасывая с себя невыносимо тяжелый груз воспоминаний, и посмотрела на притихшего Гарри. Тот смотрел на нее с глубокой симпатией и сочувствием.

— Знаешь, Гарри, я никому на свете не рассказывала о себе так много, как тебе. Конечно, надо бы сходить к психоаналитику, но я страшно боюсь этого. Мне почему-то кажется, что если я поведаю ему о своей прошлой жизни, то она снова вернется, и я снова стану той самой Мэри Мэллори, от которой убегала всю сознательную жизнь.