– Это было мудрое решение. – Эльга снова улыбнулась, всем видом выражая, как ценит и уважает мудрость собеседников. – В нашем, Олеговом роде благословение богов заключено для всех земель, что были под рукой Олеговой. А муж мой Ингвар хоть и знатен, и удачлив, но у него нет иного корня в земле Полянской, кроме меня. И лишь сын наш Святослав в себе одном объединяет право наследовать и Полянскую землю, и Хольмгард.

– Ну а если так, чего же ты здесь засела, матушка? – спросил Дорогожа. – Место твое в Киеве. А ты здесь устроилась, будто зимовать решила.

– Я не стану жить на одном дворе с той болгарыней… – Эльга запнулась и сердито вздохнула. – Что мой муж привел в дом, не спросив моего совета. Этим делом он оскорбил меня, мой род и память Олегову, а я не стану терпеть оскорблений. Я не вернусь, пока она там обретается. Я – княгиня русская и остаюсь княгиней в Вышгороде так же, как и в Киеве. И посмотрим, примут ли боги жертвы из рук этой женщины!

– Так она греческой веры! – Дорогожа хлопнул себя по коленям. – Какие жертвы? Какие пиры? Она не княгиня. Ты еще скажи… ключница пусть жертвы приносит!

– Да княгиня и ключницу свою с собой увезла, – усмехнулся Стемид и взглянул на Беляницу, что стояла у стены, дожидаясь, не будет ли у госпожи каких приказаний. – И челядь с поварни. Пирогов испечь некому…

– Это моя челядь! – горячо напомнила Эльга.

– Ну а теперь отроки сами на поварне управляются. Каша подгорелая, как в походе…

Эльга изобразила на лице недоверие. Затруднения по части хозяйства Олегова двора она легко предвидела, но ей что за печаль?

– У болгарыни, чай, своя челядь есть, она ведь невеста богатая, – усмехнулась княгиня. – Самого Романа цареградского внучка или племянница, кто там она ему?

– Княгиня! – Тьодгейр подался к ней ближе. – Послушай меня. У нас три соправителя, а стало быть, перед богами у нас три князя: Ингвар, Святослав и ты. Ингвар в Киеве, а ты и Святослав – в Вышгороде. Значит, в Киеве у нас не князь, а от него третья часть.

– Как мы перед богами встанем, коли у нас от князя одна треть имеется? – подхватил Дорогожа. Старинная полянская знать далеко не всегда жила в согласии с дружиной знатью руси, но сейчас они смотрели на дело одинаково. – Засмеют нас боги и добра никакого не пошлют. Как зиму переживем…

– И как своих ближников из Греческого царства дождемся? – добавил Себенег.

У него ушел в поход младший брат Извей. Мысль об этом вновь плеснула Эльге холодом на сердце, пригасила ее готовое расцвести торжество.

– Этак нам и удачи достанется одна треть, – вздохнул Стемид.

Он, единственный в дружине, знал и греческую, и болгарскую грамоту. И был последним в Киеве, кто не только помнил Олега-старшего, но входил в число его посольства к грекам тридцатилетней давности. Тогда он был отроком-толмачом. Перед его глазами прошло долгое и славное правление Олега-старшего, короткое и ничем не отмеченное, кроме переворота в конце, правление Олега-младшего. На его глазах началось время Ингвара, сразу замахнувшегося на Греческое царство. Но Олег-младший все же просидел на киевском столе целых восемь лет. А под Ингваром стол зашатался уже на третий год. Не отмерян ли ему суденицами срок еще более краткий?

И кто же потом?

Тьодгейр посмотрел на Стемида, потом вновь перевел взгляд на Эльгу.

– Гриди с князем вернулись… – начал он, – а сыновья мои – нет. Вигот по-гречески разумеет, он при Свенельдиче остался, а Пороша – при брате, не захотел в чужой земле покинуть. Живы ли они сейчас – мне хоть в воду гляди, да бабка слепа. У нас кого ни возьми из старых Олеговых людей – у кого сын, у кого внук в походе. У Свенельда самого… – при этом имени Эльга невольно опустила глаза, – зять твой. Не нам, сидням киевским, а им удача нужна.

Перестав улыбаться, Эльга стиснула зубы и сжала руку в кулак. Она могла смеяться про себя, думая о том, как Ингвар и его болгарыня будут справляться с хозяйством княжьего двора и дружины, когда она, княгиня, увезла всю челядь из поварни и ключницу. Могла злорадствовать над смятением бояр и города, где вдруг не стало княгини – участницы принесения жертв на осенних пирах. Но ушедшие в поход – иное дело. Они не виноваты в решениях Ингвара. Их, тех, кому это так нужно, чья жизнь зависит от благосклонности богов, она не могла бросить без помощи. Не могла отмахнуться, заслониться своей обидой и гневом. Они нуждались в ней. Отвернись она от них – это будет предательство. И она скорее умерла бы, чем предала того, в ком воплощалась удача всего войска – первого из бояр и старшего воеводу. Мистину Свенельдича, мужа своей сестры и побратима своего мужа. Чья жизнь, заключенная в костяном ящере, висела у нее на груди под платьем.

«Ты будешь меня ждать?» – спросил он у нее в тот последний вечер, когда пришел к ней проститься. Спросил так, как это говорится меж людьми, единственными друг для друга на всем свете. Она не нашла ответа: сказать хотелось много, но она не могла себе этого позволить. Однако оба они знали: она будет его ждать. Как никого другого.

Она, Эльга, должна сделать все, чтобы Мистина вернулся. И поскорее. Жертвы за благополучное возвращение войска должны быть принесены в Киеве, на Святой горе. И если у руси сейчас три князя, все три должны быть едины в этом деле. Она не может допустить, чтобы хоть три болгарыни помешали этому делу.

– Вся наша сила сейчас в них, – добавил Стемид, будто откликаясь на ее мысли. – Князь с неуспехом вернулся, вернись и войско с неуспехом – пропадем все. И русь, и поляне. Сама помнишь – едва слухи о беде пошли, древляне тут же снарядились…

– А мы, поляне, вам, роду русскому, клятву дали, – сказал Честонег. – Погубите себя – погубите и нас, опять здесь над Днепром древляне сядут, а нас всех под корень выведут.

– Этого я не позволю, – сказала Эльга и встала. – Любезна мне ваша речь, мужи киевские. Отдыхайте сегодня, а завтра мы с вами выберем день для принесения треб и для пира.

У людей на глазах она удерживалась от желания прикоснуться к висевшему под платьем костяному ящеру, но ощущала его на своей груди так ясно, как если бы он был живым.

* * *

Добравшись до знакомого берега, в дальнейший путь на север войско тронулось только на четвертый день. Как ни дорого было время, Мистина не мог сдвинуть людей с места раньше – нужно было восстановить силы. К счастью, здесь рядом протекала большая река, по-печенежски называемая Енигел, а от нее всего переход оставался до устья Днепра.

– Теперь считай что дома! – подбадривал утомленную дружину Мистина. – Днепр-батюшка нам прямая дорога. Здесь и дурной не заблудится, а мы вон через какие хрипеня прошли!

Даже помня, как далеко еще отсюда до Киева и как нелегок на самом деле этот «прямой» путь, он тем не менее испытал облегчение от того, что находился в знакомых местах. После гор Пафлагонии, где они видели пещеру под названием Пасть Ада, ведущую прямо в Нави, или открытого моря, что само по себе казалось миром мертвых, низовья Днепра, где начинались привычные леса, были если не родными краями, то преддверием их.