— Я не хочу думать об этом!

— Дешевый оптимизм! — властно сказал Эрвин. Политический боец обязан рассчитывать последствия и самых худших вариантов. Самоуспокоенность — лучшая помощь врагу.

Она растерялась.

— Эрвин, — сказала она. — Ты лучше меня знаешь, конечно, как поступать.. Но какое отношение к сказани му имеет твое поведение в последнее время?

Он по-прежнему твердо смотрел ей в глаза.

— Самое прямое, — сказал он. — Ты как-то говоря что пройдешь со мною весь путь до конца, верно?

— Да, если-

— Так я и сказал товарищам, — перебил Эрвин — И поручился за тебя. Поручился своей партийностью, своей принадлежностью к партии.

— О чем ты говоришь, Эрвин?

— Я принял ответственное решение, Инга! — сказал Эрвин. — И ты будешь помогать мне. Как обещала до конца. Я не понимаю...

— Поймешь. Я скажу. Но не здесь...

На уединенной скамье пустеющего к ночи парка Эрвин Больц рассказал ей о своей новой роли.

— Гитлеровцы хотят войны, — страстно сказал он. — Они ее получат. И немедленно. Вот почему необходимо, чтобы вокруг думали, будто я стал отступником, отошел от всякой политической деятельности, использовал первую попавшуюся возможность и делаю карьеру.. Слушай внимательно. В ближайшее время я уеду. Тебе предстоит некоторое время прожить в Берлине. Дай понять окружающим, что у нас произошел полный разрыв. А когда люди попривыкнут к твоему одиночеству, ты уйдешь из «Берлинер тагеблатт» и приедешь ко мне. Мы будем бороться рядом, Инга!

Она была потрясена признанием Эрвина. Говоря о своей будущей работе, он оказывал такое доверие, о каком нельзя было и мечтать.

Тревога последних дней схлынула, уступив место огромной радости и небывалой нежности.

Инга смотрела в темные, ласковые глаза Эрвина, и ей казалось, что скамья, где они сидят, и черные деревья, и звезды в просветах между листьями - все начинает медленно плыть, кружиться, все отступает куда-то. и нет ничего. кроме этих темных любимых глаз и счастья.

Припав к его груди, она замерла, боясь, что эта минута может окончиться.Он обнял ее.

Они не слышали, как проходящий мимо господин в каком то котелке презрительно фыркнул в усики и постарался поскорее увлечь свою супругу прочь от «распущенной молодежи»..

На ней в тот день было синее платье, перешитое из материнского, и черный, в полосочку жакет. Единственный жакет, который она носила и дома и на работе...

-Варшавскую кухарку звали Ядвигой. Ее порекомендовала Инге соседка — жена оптового галантерейщика. У Ядвиги была крепкая, ладная фигура, соломенные, крепко уложенные в крендельки вокруг ушей волосы и проворные руки. Ядвиге недавно исполнилось двадцать три года, но выглядела она лет на тридцать, таким неожиданно помятым было ее продолговатое, с частыми морщинками лицо.

Положение иностранной журналистки, нехватка времени на домашние дела вынуждали обзавестись служанкой.

— У меня есть на примете отличная девушка, — сказала жена оптового галантерейщика, встретив Ингу на лестнице с уймой свертков. — Она служила в очень приличном доме, но у хозяйки подрос сын, вы понимаете... Ядвига ищет место, а вам же неудобно заниматься самой всем этим.

И жена оптовика указала наманикюренным пальчиком на свертки.

Ядвига появилась хмурым мартовским утром. Она принесла рекомендации и паспорт. Ее условия показались Инге приемлемыми. В тот же день Ядвига водворилась на кухне, привезя расписной сундучок, одеяло и большой узел с бельем и одеждой.

Девушка оказалась работящей и молчаливой. Прибирала в комнатах, готовила завтраки и ужины, варила обед ходила на рынок. До вечера она успевала управиться со всеми делами. А вечером неизменно появлялась на пороге столовой:

— Пани не возражает, если я пойду погулять?

Инга не возражала. Как раз в ту пору она была завалена работой: Эрвин требовал, чтобы документы, взятые из посольства «Зеро» и «Зигфридом», фотографировались немедленно и немедленно же проявлялись. Заниматься фотографированием в отсутствие Ядвиги было, конечно, удобнее.

— Идите, милая, — разрешала Инга.

Ядвига возвращалась не позднее двенадцати. К этому времени Инга успевала спрятать документы и убрать аппаратуру.

В апреле, возникнув вечером, как и полагалось, на пороге, Ядвига после разрешения уйти почему-то замешкалась.

Инга вопросительно посмотрела на служанку.

— Может, пани неудобно ждать меня? — глядя под ноги, спросила Ядвига. — Если пани доверит мне ключ, она может ложиться спать...

Инга помедлила с ответом. Осторожность подсказала правильный выход.

— Вы меня нисколько не затрудняете, милочка! — сказала Инга. — Я не привыкла ложиться рано. Ступайте!

Ядвига ушла, попросив прощения за свою просьбу, ни чем не показав, что она обижена или расстроена, но голос служанки, ее странный взгляд насторожили.

Инга поделилась своими сомнениями с Эрвином.

— Она просила ключ? — нахмурился Эрвин. — Н-да. Конечно, тут может быть простое нежелание зависеть, может ее ухажер недоволен краткостью свиданий. Но тут может быть и другое.. Кстати, ты когда нибудь видела этого кавалера?

— Нет... Зачем?

— Знаешь что? Лучше перестраховаться, чем прошляпить. Проверь ее.

— Ты полагаешь, гестапо?

— Вряд ли. Скорее дефензива. Но кто знает о связях дефензивы с гестапо?.. Ядвига никогда не спрашивала тебя о роде занятий.

— Ядвига знает, что я немецкая журналистка.

— Из чего ты это заключаешь?

— Поступая на работу, она сама спросила, правда ли, что я немецкая журналистка? Видимо, ей сказала соседка, галантерейщица.

— Понятно...

Последовав совету Эрвина, Инга занялась однажды печатанием обычных видовых снимков Варшавы. Инга возилась в ванной, а Ядвига прибирала в комнатах. Как было условлено, позвонил «Зигфрид». Ядвига позвала пани к телефону. Она слышала разговор Инги с мужчиной, которого Инга ни разу не назвала по имени. Видела, что Инга после разговора сразу же стала собираться в город.

— Ядвига, я вернусь только к вечеру, — сказала Инга, надевая шляпку. — Обедать буду в гостях. Пожалуйста, истопи часам к девяти ванну.

— Хорошо, пани...

Инга вышла из квартиры, спустилась по лестнице, вышла на улицу, подозвала извозчика. Если Ядвига и наблюдала за ней из окна, то могла убедиться, что пани уехала. Но, проехав квартал, Инга потребовала повернуть.

— Боже! — воскликнула она. — Я забыла письмо!

Она поднялась по лестнице, стараясь ступать неслышно.

Перевела дыхание. Осторожно вставила ключ в за мочную скважину, неслышно повернула.