– Думаешь, она хай не поднимет? – усмехнулся Филин.

– Конечно, поднимет, – кивнул Хаджи. – Но будет говорить о каком-то мужике. Даже его приметы назовет. Не было бы дочери – другой разговор. А так будет делать как сказали. Менты сами виноваты, все время поют в газетах и по телику про мафию. – Он засмеялся. – А люди жить хотят. Тем более наверняка знала, что сержантик что-то мутит. Да и не муж он ей. Так что ничего не вякнет.

– Он вышел, – со слезами на глазах продолжила женщина. – И сразу кто-то ударил его. Я услышала вскрик и глухой удар. Это… – Не договорив, заплакала.

– Ваша дочь сказала, – выждав паузу, произнес пожилой мужчина с седыми висками, – что вы с кем-то беседовали на кухне. С кем?

– Так с ним и говорила, – всхлипнула она. – Мы ведь без росписи жили. Вот и решили, что пора бы… – Снова не договорив, зарыдала. В комнату вошел старший лейтенант милиции.

– Никто ничего не видел, – отвечая на вопросительный взгляд оперативников, пожал он плечами.

– Сейчас если кто и увидит, – буркнул майор милиции, – хрен чего скажет.

В заплаканных глазах женщины промелькнула усмешка.

– Как убили? – растерянно спросил Белков. – Да что же это такое? Наших ребят начинают на квартирах убивать. Как же это? Приеду. – Положив трубку, облегченно вздохнул. – Вот и рассчитались. Баба его молчит. Молодцы парни, умеют работать. И лишних не трогают, и те молчат. Но ведь, – в его глазах появился испуг, – они и меня могут. Да запросто! Ведь я все-таки, как говорится, лишний свидетель. Хотя нет! – Он с облегчением вздохнул. – Без меня они ничего не узнают. Вот когда все закончится, тогда надо будет на некоторое время исчезнуть. Да, сейчас я им нужен. Водилы «КамАЗа» не появились. Значит, все-таки поняли, что лучше молчать. Устинов тоже вряд ли говорить что-нибудь станет. Вот только эта стерва из Рассказова… – Он вытащил записную книжку. – Орлова Любовь Ивановна. Тридцать девять лет. Как она написала? «Я видела и могу дать показания в пользу водителя „Нивы“, про которого было написано в газете от восьмого июня в хронике происшествий». Стерва! – повторил Влад. – А чего они ждут? А-а-а, они туда и ехали, а тут я насчет сержанта позвонил. Они ее успокоят. Но ведь легче было бы Свиридова прирезать в палате, и все. Впрочем, тогда точно делом занялись бы всерьез. Его показания плюс показания водил с «КамАЗа», шофера молоковоза да еще этой стервы, и завертелось бы. Свиридова трогать нельзя. Надо поторопить их, – решил Белков. – Пусть едут в Рассказово, к этой Орлице, и закроют ей рот. Что она видеть могла?

– И что делать будем? – зло спросил рябой водитель «КамАЗа».

– За этим и позвал, – хмуро отозвался его напарник, пожилой человек. – Кому-то очень не хочется, чтобы мы давали показания.

– Это и я понял, – кивнул рябой. – Мне Машка сказала. Они, гады, и про дочь говорили.

– Моей Зинке щеку разрезали. И Сашке досталось. В общем, надо молчать. Зря мы с тобой писали…

– Я тебе сразу говорил! – раздраженно бросил рябой. – На кой хрен нам это надо? Ты же помнишь, как они нас спровадили – пистолетом. Как еще до сих пор не убили… – Вздохнув, он взял бутылку, налил две рюмки.

Чокнувшись, оба выпили.

– Крепкий у тебя, Егорыч, самогон, – хрустнув соленым огурцом, одобрительно крякнул рябой.

– Так для себя гнал, – выдохнув, кивнул Егорыч. – Ты, Степка, чего думаешь-то? – Он посмотрел напарнику в глаза. – Если отойти, то себя не уважать. Мужика засудят. И всю жизнь ему крест таскать. Перевернулся и бабу с мальцом угробил. Но если дать показания, то…

– В этом-то и дело, – кивнул Степан. – А если за эту правду наших перережут? Тогда как? Нам с тобой этот крест таскать. Если, конечно, нас самих не прикончат. Подловят на трассе – и привет.

– Я вот чего думаю, – закуривая «беломорину», проговорил Егорыч, – они наших запугали, чтоб на нас подействовать.

– Им это удалось, – хмуро прервал его Степан. – Лично мне плевать на всех, только бы с моими все нормально было. Ты как хочешь, – взяв бутылку, снова налил, – а я скажу, что ничего не видел. Пусть даже судят за лжесвидетельство, но мне на это дело чхать с высокой колокольни. Я приехал, а Машка в слезах встречает: они Иринку, наверное, взяли от тещи. Мы сразу туда рванули. Теща перепугана. Машка раз пять в день звонила. А ты что? Неужели будешь давать показания?

– Конечно, нет, – ответил Егорыч. – Но понимаешь… – Он сумрачно посмотрел в окно. – Ты бы видел Зинку. Они ей щеку распороли. И хочется мне увидеть этого сукина сына. Ты же, гнида, – словно надеясь, что его услышит мерзавец, который разрезал щеку жене, говорил Егорыч, – с бабами смелый! Ты, гнида, меня найди. Вот в этом и дело. Что, они напугать меня решили Зинкиной разрезанной щекой? А только разозлили. Понимаешь?

Егорыч взял свою рюмку.

– Погоди-ка! – Степан тоже взял рюмку. – Значит, ты по-прежнему будешь за справедливость? А я, выходит, в кусты?

– Знаешь что, Степка! – Выпив, Егорыч поморщился. – Дело каждого принимать решения. Я дам показания. Ты ничего не видел и не знаешь. Я и про пистолет скажу. Мол, один вышел. А ты спал. И с моих слов все и написал. Так что…

– Погоди-ка, – вновь перебил Степан, – а как же твои?

– Отправлю куда-нибудь. Ты на всякий случай на бюллетень уйди. От напарника я откажусь. А то вдруг они, гниды, меня по дороге выловят. Я тебя за этим и позвал. Ты правильно делаешь, что за семью беспокоишься. В жизни мужика это – самое слабое место. Только не говори, что мы вроде бы передумали или ничего не видели. Спал и все. Писал с моих слов. Давай. – Он, приподняв рюмку, коснулся рюмки Степана.

– Погоди-ка, выходит, что я в сторону, а ты такой честный…

– Злой я, – поправил Егорыч. – Они обратного добились. Зинка теперь всего и всех боится. И думаешь, я так жить смогу? – опрокинув рюмку в рот, хрипловато спросил он. – Нет. Мне пятьдесят два, и я в жизни все время был защитником своей семьи. А теперь что же получается? – Поставив рюмку, вздохнул и посмотрел на напарника. – Какая-то гнида мою жену по щеке полоснула только за то, что я хочу правду сказать. Мы вот говорили про этого мужика с «Нивы». Мол, каково ему. А мне? Моей жене, у меня в доме, по щеке бритвой, и все? Я рот за замок и плевать на всех? Нет, так семью не спасают.

Степан выматерился:

– …твою мать. Выходит, будто я в мороз оставил тебя посреди трассы и на попутке укатил. Я тоже показания дам. Давай вмажем за это! Хотя, если правду сказать, я думал забыть про это. Совсем из памяти вычеркнуть. Но если…

– Так я тебе и говорю, забудь, – сказал Егорыч, – а ты…

– Хорош меня за щенка держать! – внезапно обиделся Степан. – Значит, ты мужик и за обиду своей жены готов с этими крутыми в войну поиграть, а я так, только для постели и годен? Ну, еще деньги приношу. Я своих отправлю к сестре. Пусть там переждут. Если тещу прихватят, так я им сам пузырек поставлю. Караул, а не теща, хуже инспектора на дороге. Так что давай отправим своих и поедем показания давать. Мужик этот в тюрьме, а там, наверное, ой как невесело.