Юлия находилась в приподнято-взволнованном настроении, все же отъезд вызывал некоторую напряженность. Щеголева принадлежала к тому типу людей, которые очень неохотно, с трудом понимаются с насиженных мест. Это потом все пойдет как по маслу, но главное — сдвинуться, начать движение. Кажется, нет повода переживать, но невидимый тревожный человечек внутри не дает покоя. Хорошо, что телефон звонит без конца, не дает расслабиться и впасть в предотъездную панику. Даже родители поздравили ее не совсем привычными словами:

— Мы с папой желаем тебе ощутить себя снова способной на сильное чувство, девочка, — из маминых уст это пожелание звучало так трогательно.

— Спасибо. Я вас люблю, — улыбаясь, ответила Юлия.

— И мы тебя, дорогая. Помни, что я тебе говорила, — все в твоих руках, и думай о себе, — многозначительно добавила мама. — Дети вырастают и живут своей жизнью, а мы остаемся с тем, что смогли сохранить за годы брака. В твоем случае у тебя совершенно другая задача, милая: сделай свою жизнь заполненной не только материнскими заботами. Ты ведь такая красивая, доченька, ты должна быть счастлива!

Зная мамин консерватизм, Юлия оценила эти слова. Она снова и снова всматривалась в свое отражение в зеркале, но пока оттуда на нее смотрело привычное лицо. Юлия никогда не считала себя красивой. Лев всегда подчеркивал, что у нее внутренняя красота — основа того мощного обаяния, которое подкупает и притягивает. Наверное, ему было виднее, а в молодости она точно была лучше. Что же сейчас? Только прическа другая. Она позволила себе это исключительно по настоянию Андреевой. Но — это уже начало движения к новому, о котором говорила мама, на чем постоянно настаивает Надя.

Телефон не давал ей много времени на размышления. Одним из ожидаемых в этот день стал звонок Щеголева. Юля знала, что он обязательно позвонит, потому что Лева не мог в один миг перестать быть просто вежливым человеком. Его голос звучал приподнято-радостно, даже слишком.

— Поздравляю тебя, Юленька, и желаю тебе счастья. Из моих уст это может прозвучать не так искренне, как мне бы хотелось, но, поверь, я говорю каждое слово от души. Только так. Я не могу желать тебе ничего дурного, только светлого, радостного, дающего силы и смысл, — Щеголев замолчал, и Юлии не хотелось нарушать молчания.

Она закрыла глаза и попыталась представить его сидящим за столом в своем огромном кабинете. Раньше с фотографии на него смотрели она и Наташа. Юлия ловила себя на мысли, что сейчас ее больше интересует именно эта подробность: осталось ли это воспоминание о прошлом или теперь всех и вся вытеснила та, с которой Щеголев строит новую жизнь? Но спрашивать об этом она ни за что не станет. А Лева по-своему воспринял повисшую тишину. Он вдруг почувствовал себя лишним, совершенно не нужным в этой веренице поздравлений, которые наверняка поступают Юлии. Он уже укорял себя за то, что не ограничился звонком Наташе и просьбой передать маме наилучшие пожелания.

— Спасибо, Лева. Я знала, что услышу тебя сегодня, и очень рада этому.

— Я не забыл и никогда не забуду, что последний день зимы — день твоего появления на свет.

— Последний, если год не високосный.

— Да, разумеется. Раз в четыре года природа дает нам еще один зимний день, но он уже не так важен, потому что двадцать восьмое — твой день рождения. Мы всегда говорили, что зима убегает, узнав об этом.

— Да я всегда знала, что утром после поздравлений открою глаза, а за окном весна. Все тот же холод, снежные сугробы, мороз, но в душе уже теплее, уже все по-другому. Мне это продолжает казаться романтичным.

— Ты помнишь, как Наташа всегда говорила, что ее маму всегда прилетает поздравлять весна? — задумчиво глядя в окно, спросил Щеголев. Он словно хотел увидеть в привычном зимнем пейзаже признаки того возрождения, о котором всегда говорила ему Юля. Она гораздо тоньше его, чувствительнее, потому что он воспринимал ее слова со снисхождением, даже сейчас.

— Конечно помню.

— Она говорила, что ночью она осторожно стучит в окошко до тех пор, пока ты не подойдешь и не отодвинешь занавеску.

— Помню.

— Она ссорилась с Анфисой, которая утверждала, что такого не бывает. Помнишь?

— Да, конечно. И однажды действительно раздался стук. Зная о фантазиях Наташи, мы остолбенели, а потом оказалось — замерзающая сойка сидела на балконе, а вторая отчаянно стучала в стекло, пытаясь получить помощь. Оказывается, такое бывает. Кто бы рассказал, не поверила бы…

Юлия вдруг вернулась в тот далекий год, когда Щеголев занес с мороза неподвижную сойку. Она совершенно не сопротивлялась, напротив, казалось, благодарно и устало смотрела на всех своими маленькими черными бусинками глаз. Это потом она, набравшись сил, бросалась на всех, кто пытался посягнуть на ее пространство в огромной коробке, ставшей на время ее пристанищем. Словно позабыв о том недалеком прошлом, когда она едва не замерзла, не собираясь выражать благодарность, она злобно шипела и била крыльями о едва выдерживающий ее натиск картон. Однажды Юлия решила провести эксперимент: надев перчатки, она поймала птицу и вышла с ней на балкон. Она не успела посадить сойку на перила, как та оттолкнулась и легко полетела в сторону парка. Почти три недели пребывания в «домашнем санатории», как называла домик сойки Наташа, не прошли даром. Вечером домашние узнали, что хищница, к которой все успели привыкнуть, благополучно вернулась в родную стихию.

— Знаешь, я вдруг подумала, а что, если бы она свалилась с перил и упала на растерзание какой-нибудь кошке? — ни с того ни с сего спросила Юля.

— Не знаю, — ответил Лев.

— Я бы никогда не призналась, что это произошло, — тихо сказала Юлия.

— Теперь мне так и хочется спросить: а улетела ли сойка на самом деле? — усмехнувшись, Щеголев удивился тому, о чем они говорят.

— Улетела, можешь не сомневаться. Я тоже сегодня улетаю. Никогда не была на горнолыжном курорте, — Юлия решила, что ему нужно об этом знать.

— Ты ведь едва стоишь на лыжах! — в голосе Льва послышалась тревога. — Кому это пришло в голову? Наверняка Севе.

— Угадал. Ему и Наташе. А мне идея очень понравилась. Я сказала об отъезде затем, чтобы ты в мое отсутствие звонил Наташе почаще. Обещаешь?

— Конечно. Ты же знаешь, как я скучаю по ним.

— Догадываюсь, — ответила Юлия, услышав в этом коротком слове оттенок сарказма. Она поспешила добавить что-то мягкое, душевное. — Была рада услышать тебя.

— Спасибо. Я тоже.

— Надеюсь, у тебя тоже все в порядке? — делая ударение на слове «тоже», спросила Юлия. Она не ожидала услышать правды.

— Вполне, — расплывчатость и краткость одновременно.

— Вот и славно. Заранее прошу прощения, что не смогу ответить тебе тем же: шестого марта я буду еще в горах. Я тоже не забыла твой день рождения, но звонить не стану и телеграмм посылать не буду.

— Я понимаю, — глухо произнес Щеголев.