Павел чихнул.

– Никитин, да? – Пропустив телегу с больничным обедом, Валентин отклеился от стены и повернулся к Павлу. – Никитин, вы опять? Ну, я же уже не раз объяснял вам, и комиссия то же самое подтвердила. Ну, не мог я ничего сделать! Просто не успел! Ваша жена скончалась еще до того, как мы приступили к операции!

В голосе хирурга смешались сочувствие и досада. Он все-таки чувствовал себя виноватым.

Павел закрыл глаза. Белая вспышка у него под веками размазалась полосой, дотянулась до другого слепящего пятна и снова расплылась: яркие лампы в коридоре на пути к операционной располагались через равные промежутки, а каталка неслась ракетой. Он сам подталкивал ее, не обращая внимания ни на боль в сломанной руке, ни на крики, которыми его пытались отогнать в сторону. Лицо Марины было таким же белым, как простыня, а заострившиеся черты напоминали заутюженные бязевые складки. Павел не различал границы между телом и укрывающей его тканью, вспышки слепили его, но слышал он лучше, чем когда-либо раньше. Тот самый звук возник на пороге операционной. Он прорезался сквозь грохот задвигаемой двери и повис в коридоре – ощутимый, почти видимый, тонкий. Какое-то время Павел остро и болезненно чувствовал его, как будто звук был проволокой, которую тянули сквозь его тело, а потом металлическая нить бесследно растаяла, уронив вздрагивающего Павла на пол.

Он дернулся, и доктор Романов машинально поддержал его под локоть:

– Вам плохо?

– Ничего, – Павел открыл глаза. – Валентин Андреевич, у меня к вам огромная просьба. Пожалуйста, помогите мне, и я больше никогда к вам не приду. Обещаю!

Он клятвенно прижал руку к сердцу, и на безымянном пальце тускло блеснуло обручальное кольцо.

Тонкое золотое колечко повернулось вместе с содержащей его бархатной коробочкой, и крошечный прозрачный камешек брызнул радужными искрами.

– С бриллиантом?! – простодушно восхитился стажер Воробьев.

Эксперт Семенов осторожно закрыл коробочку и спрятал ее в карман.

– Все-таки, семнадцать лет, – сказал он вместо ответа. – Пусть девочка порадуется!

– Красивое кольцо, – жалостливо повторил стажер.

– Так и Верочка у меня красивая! Знаешь, какая она? О-о-о! Ей бы в кино сниматься! Она бы стала звездой Голливуда!

– Здорово, – пробормотал Петя, чувствуя себя очень неловко.

Обсуждать красоту и карьерные перспективы девушки, обреченной на внезапную смерть, казалось ему неправильным и даже неприличным. А Семенов, как на грех, разговорился:

– Если бы только не болезнь… Бывает, сердце у Верочки бьется сорок раз в минуту, а потом расходится до ста восьмидесяти девяти ударов. Порой давление подскакивает, а потом снижается до сорока на сорок. Хотя такого давления, говорят врачи, у живого человека быть не может! А Верочка с этим живет.

– А… Вылечить это нельзя? – спросил Петя, страдальчески кривясь в ожидании вероятного ответа.

– Мы ждем, – вздохнул эксперт. – Верочку можно будет вылечить, сделав ей сложную операцию. Такие уже начали делать в Институте патологии кровообращения. Пока в порядке эксперимента, но мы ждем…

Семенов тоже вздохнул:

– Нам бы только дождаться! Дотянуть… Но, когда у Верочки случится приступ, точно не знают ни она, ни врачи. Все зависит от настроения, от положения тела, от физической нагрузки и даже от погоды…

Стажер тоскливо посмотрел в окно. Украшающий запыленный подоконник одинокий кактус очень странно смотрелся на фоне зимнего городского пейзажа. Снег сыпался крупными хлопьями, похожими на роящихся бабочек-капустниц.

Щелкнул тумблер, и на фоне снегопада нарисовался немолодой мужчина, похожий на Карлсона.

– Ну, начали? – недовольно спросил он.

– Еще секунду, – пробормотал в микрофон выпускающий видеоинженер и еще дважды щелкнул тумблером, отчего снегопад за спиной диктора сначала прекратился, превратившись в сочную зелень матерчатого экрана, а затем возобновился и еще дополнился бегущей строкой.

Над искусно взлохмаченной головой ведущего потянулись буквы и цифры.

– Пишем! – скомандовал видеоинженер.

– И о погоде! – на моментально вспыхнувшей улыбке произнес диктор в студии. – Жителям краевого центра синоптики обещают похолодание. Ночью мороз усилится до десяти градусов…

Скрипнула дверь: в аппаратную бочком протиснулся Игорь Громов. Выпускающий коротко глянул на него и беззвучной гримасой выразил свое недовольство неурочным визитом. Гоша вскинул руки, как пленный фриц в кино про войну, и на цыпочках просеменил к стульчику в углу. Выпускающий снова покосился на него, но Гоша уже сидел тихо и чинно, как хорошо выдрессированный дошколенок: стиснув коленки и покойно уложив на них ладошки.

Терпеливо дождавшись, пока ведущий в студии договорит свой текст, а выпускающий скажет: «Есть!» и снимет наушники, Громов вылез из угла и пересел на свободное место за монтажным столом.

– Чего тебе? – неласково спросил выпускающий.

– Вить, мне архив нужен, – заискивающе сказал Громов. – Помнишь, в прошлом месяце мы снимали спасательную операцию на Черном озере? Там пацаны под лед провалились, конькобежцы хреновы… Мне рабочий материал нужно просмотреть. Ты найдешь кассету?

– Я-то найду, – Виктор вытянул из кармана колючую связку, отделил самый маленький ключик и пошел с ним к высокому застекленному шкафу. – Вопрос в том, вернешь ли ты эту кассету на место? В прошлый раз твой напарник вот так же «на посмотреть» утащил запись с фестиваля по боди-арту, и где она теперь?

– На Ютьюбе, – хмыкнул Гоша. – Но там же тема какая позитивная была! Художественная роспись по голым девкам! А тут детишки в озере тонут, сам понимаешь, никакого удовольствия на это смотреть. Разве только по делу… Так что верну я тебе рабочку, верну, не волнуйся.

Он с готовностью принял в ладони кассету с наклейкой, на которой была проставлена дата съемки и написано слово «Архив».

То же самое слово высветилось в левом углу компьютерного монитора. Темное поле просветлело, на экране появилось черно-белое изображение пустой операционной.

– Давайте, я сам найду, – доктор Валентин Романов потеснил Павла у компьютера.

Картинка на экране ожила и затряслась на многократном ускорении.

– Вот.

Запись пошла с нормальной скоростью и стала более четкой.

– Я не вправе показывать вам этот материал, – с отчетливым раздражением сказал доктор.

– Я понимаю, – не отрывая напряженного взгляда от экрана, отозвался Павел. – Никто не узнает, обещаю вам… Вот! Вот здесь! Что сейчас происходит?!

– Вам во всех подробностях рассказать или как? – желчно спросил Романов. – Во всех подробностях вы не поймете. Это была длительная и тяжелая операция, пациент скончался, спасти его было нельзя.