– Когда эта юная особа позволит мне наконец вставать на ноги, я разыщу тебя, – ответил я. – Я должен… – Я не сумел сказать ему, что я должен, чувствуя себя виноватым перед ними из-за своей затянувшейся болезни. Но я не мог придумать для себя места лучше, чем рядом с Блезом.

– Я вернусь за тобой через неделю, – сказал он, хлопая меня по плечу. – К тому времени ты уже сможешь путешествовать. – Последовала радостная вспышка заклятия, он изменил форму, я смотрел, как он вылетает из домика и исчезает в утреннем небе.

После ухода Александра и Блеза мы с Фионой проводили спокойные дни, наслаждаясь последним осенним теплом. Потом стали выходить на прогулки, я опирался на ее плечо, поскольку ноги плохо меня слушались. Фиона была необычайно тихой с тех пор, как они привезли меня сюда, и не позволяла мне упоминать о ее роли в моем спасении. Я не настаивал, понимая, что чувствует человек, недавно совершивший шаг, после которого нет пути назад. Но дни шли, а она все еще оставалась погруженной в себя, и я начал опасаться, что ее исцеление слишком затягивается.

– Что ты собираешься делать дальше? – спросил я Фиону как-то вечером, когда она принесла мне миску жидкой овсянки, единственной пищи, которую не отказывался принимать мой измученный желудок. – Я уверен, Блез был бы рад…

– Я ни о чем не жалею, если ты об этом, – ответила она, подбрасывая дров в огонь. На западе угасал неяркий день, запах в воздухе ясно говорил о близкой смене времени года. – Не беспокойся обо мне.

– Как я могу не беспокоиться о тебе, Фиона? Ты столько раз спасала мне жизнь. И сделала гораздо больше того… больше, чем сама можешь представить. Я действительно хочу знать, что ты собираешься делать. Мне и самому нужно понять, что мне теперь делать.

– Я думала, ты останешься с Блезом. – Она явно удивилась.

– Пока что да. Я надеюсь научиться у него, как не испытывать отвращения к самому себе. – Я не хотел говорить так. Даже в своих размышлениях я не осмеливался так прямо заявлять об этом. Я выдержал худшую битву в своей жизни, и мне нужна была крошечная надежда, что борьба того стоила. – Больше я ничего пока не знаю. Тот, кто живет во мне, перестал подавать голос, когда я умирал. Не знаю, что это означает. Викс говорил, что, когда я окажусь в Кир-Наваррине, Денас умолкнет навсегда и мы станем одним целым. Все мое существо стремится в Кир-Наваррин, но сначала мне надо решить, смогу ли я жить с последствиями этого поступка, какими бы они ни были, или мне лучше остаться как есть.

– А твой сын?

– Надеюсь увидеть его. Блез опекает его, мы вместе решим, что будет лучше. Я не хочу стать причиной гибели собственного ребенка.

– Гибели? – Она с такой силой швырнула в очаг полено, что искры запрыгали по всей комнате. – Боги, есть ли на свете другой такой слепец, как ты?

– Я прожил страшную жизнь, Фиона. Куда бы я ни шел, я нес с собой смерть. Какой из меня отец?

– Я никогда не рассказывала тебе, кого я убила у фонтана Гассервы, – сказала она вдруг, встала и подошла к двери. Вся ее поза выдавала волнение, которого не было в ровных спокойных словах.

– Ты и не обязана…

Но Фиона не слушала меня.

– Мне было шесть, когда пришли дерзийцы. Моя история мало отличается от историй других эззарианских детей. Я видела, как моего отца подвесили за ноги и распороли ему живот. Он кричал и извивался, как обезумевшее животное. И я видела, как мою мать изнасиловал дерзийский воин. На его доспехах был петушиный гребень. Он изнасиловал ее прямо на глазах моего отца, а потом велел заковать ее в кандалы и бросить в повозку. «Изгнать из нее всю эту магическую чепуху, – сказал он, – и из нее выйдет сносная шлюха».

Фиона обернулась ко мне, я видел перед собой только темные колодцы ее глаз. Угасающее солнце залило их оранжевым сиянием, словно в ней тоже жил демон.

– В тот день я пряталась на дереве, на том дереве, на котором они повесили моего отца. Я оставалась там два дня, боялась слезть, потому что мне пришлось бы коснуться его и потому, что я думала, что дерзийцы все еще ищут нас. Но я поклялась духу моего отца, что найду мать и спасу ее, дети ничего не знают об испорченности. Потом… ты знаешь, как мы жили потом. Хотя нам приходилось тяжело, Талар научила меня всему: дисциплине, законам, истории, она выяснила, что у меня есть способности, и меня начали готовить к жизни Айфа…

– Но ты же была и сборщиком, ты бродила по городам и могла найти свою мать. Вот почему ты пошла в Загад. Ты шла по следу петушиного гребня, символа Дома Фонтези.

– Мне понадобилось на это девять лет, но я нашла ее. Я говорила себе, что дух моего отца простит ей ее испорченность. Рабыня на кухне узнала во мне эззарийку и сказала мне, что женщина по имени Катрин все еще живет в доме. Я упросила ее передать записку, и она согласилась. Она вернулась, сказав мне, что Катрин весь вечер будет занята, но в полночь придет к фонтану Гассервы. Я не могла ждать. Я забралась на стену над двором и внимательно разглядывала всех, кто входил и выходил, надеясь заметить ее. В тот вечер у Фонтези был праздник. Сотни гостей, сотни рабов. Я не могла найти свою мать. Но вот я увидела семью хозяина: его первую жену, дерзийку, на которую никто не обращал внимания, и его вторую жену, не дерзийку, но одетую так же, как они, в шелка, украшенные камнями. Она улыбаясь села рядом с хозяином, прибежали их дети… трое, чистенькие и ухоженные, нарядно одетые… Было несложно понять то, что Фиона не сказала.

– Он женился на твоей матери, она родила ему детей. Она казалась тебе счастливой. Ты решила, что видишь настоящую испорченность.

Слова хлынули из нее водопадом:

– Когда ночью мать пришла к фонтану, я сидела там на одной из каменных скамеек. Мое лицо закрывала вуаль, но я откинула ее, чтобы она смогла меня узнать.

– Она узнала?

– Да. Она замерла, потом упала на колени, зажимая руками рот, плакала и смеялась одновременно. «Тьенох хавед, даллия, – сказала она мне. – Приветствую тебя от всего сердца, мое дорогое дитя».

– И ты… – Мне не хотелось слушать дальше, невозможно было облегчить ее боль.

– Я встала и прошла мимо, словно ее не было вовсе. Я прошла совсем рядом, чтобы она поняла, что это не ошибка.

– Фиона… Это, конечно, очень тяжело, но это не убийство. Ты смогла выжить и должна жить дальше.

Но Фиона еще не завершила свой рассказ:

– На следующий день я решила еще раз посмотреть на нее, чтобы навсегда запомнить, что такое испорченность. На доме висели траурные знамена. Она умерла.

– Ты не можешь знать…

Фиона подошла к моей постели и протянула мне чашку с водой.

– Я знаю, Сейонн. Я видела ее лицо.

– Неудивительно, что ты ненавидела меня.

Пятнадцатилетняя девочка убедила себя, что ее мать убила испорченность, возникшая из-за рабства, а вовсе не ее собственная жестокость. А мужа королевы, проведшего в рабстве половину жизни, приняли обратно, радовались, говорили: «Он вернулся, чтобы исполнилось пророчество». И ей пришлось услышать от меня, что испорченность и рабство не одно и то же, что испорченность возникает в душе человека, потому что, несмотря на все происходящие в жизни события, человек выбирает сам.