— Вот это правильно, — улыбнулась Квинелла.

Она встретилась с ним глазами, и впервые за эти несколько часов ей пришло в голову, что на ней ничего нет, кроме прозрачной ночной рубашки, а он обнажен до пояса.

И это не только Индия с ее многообразными религиями и народностями, с ее захватывающей душу красотой, но и что-то еще, очень важное.

Один сильный мира сего борется с другим, а Реке оказался в самом пекле — в самом центре этого противостояния.

«Я помогла ему сегодня, постараюсь помогать и дальше», — решила Квинелла.

Вернувшись в свою спальню, Рекс старательно разрезал грязную одежду, снятую с номера Е.17, на мелкие кусочки.

Было бы большой ошибкой оставлять сверток рядом с железной дорогой, за которой вполне могли установить усиленное наблюдение в связи с прохождением поезда особого назначения.

«Никогда не рискуй напрасно» — это был девиз, который накрепко засел в головах тех, кто участвовал в Большой Игре, как и другой — «никогда не оставляй улик».

Убрать обрезанные волосы не стоило большого труда. Он разделил их на мелкие клочки и через час, когда поезд уже набрал скорость. Открыл окно и стал пускать их по ветру постепенно — чуть ли не по одному волоску.

С полотенцем тоже было, просто. Он разорвал его, повозил по полу, а потом намочил и выбросил наружу — как сделал бы любой ленивый слуга, не желающий утруждать себя стиркой.

И лишь когда он успешно избавился от этих улик, а другие ждали своей очереди, когда поезд пойдет по более глухим местам, — только тогда Рекс вытащил донесение из набедренной повязки.

Он внимательно прочел его, сжег в пепельнице, потом, присев на край постели, написал телеграмму на имя владельца маленького магазинчика в Дели:

«Посылка слегка повреждена в дороге, но дошла нормально. Высылайте еще, как договорились».

Подписи он не поставил. Утром его слуга на ближайшей же остановке передаст телеграмму начальнику станции с распоряжением отправить ее немедленно.

Затем он лег в постель и закрыл глаза.

Но он думал не о номере Е.17, мирно спящем на платформе, и не о его преследователях, которые сейчас лихорадочно снуют в потоке пассажиров, спешащих на поезд или с поезда, в поисках человека с порезанным лицом и с ножевым ранением в боку. Нет, он думал о Квинелле.

При первой встрече с опасностью она вела себя просто безупречно

Другая женщина, такая, как Китти Барнстэпл, наверняка закричала бы или упала в обморок, если бы увидела, что к ней в купе проник мужчина-туземец.

Поведение же Квинеллы было достойно племянницы сэра Теренса.

Но ведь она жила в доме у своего дяди совсем недолго и в своей благополучной, полной роскоши жизни никогда не встречала ничего более опасного, чем этот князек, помешавшийся на ее красоте.

Здесь же было совсем другое: человек, борющийся за жизнь, которого могла спасти или уничтожить женщина, не сумевшая в роковой момент удержаться от крика.

«Я мог бы и раньше догадаться, что она не похожа на других», — подумал Рекс.

Когда они добрались до Лакхнау, Рекс уже совершенно точно знал, что влюблен: влюблен так, как никогда прежде за всю свою жизнь.

Он понял это в тот момент, когда, стоя в спальне Квинеллы, вдруг заметил, что на ней лишь прозрачная ночная рубашка, а сам он — голый до пояса. Это случилось в ту беспокойную ночь, когда к ним явился истекающий кровью человек номер Е.17.

Как и она, Рекс был в эти минуты настолько взволнован и полон решимости поскорее изменить внешность пришельца и дать ему возможность уйти, пока не тронулся поезд, что думал тогда о Квинелле лишь как о помощнице, исполняющей все его приказания.

Но когда они остались одни и он по выражению ее лица понял, что ее смущает то, что он видит ее неодетой, он вдруг сразу почувствовал в ней женщину.

Ему с трудом удалось сдержать внезапное побуждение привлечь ее к себе и страстно поцеловать. Он почувствовал, как в висках гулко застучала кровь, и по всему телу молнией пронеслась острая волна желания.

В тот момент он хотел ее так сильно, так неистово… И теперь, вспоминая об этом, понимал, почему тогда, на корабле, впервые сравнил ее с тигровой лилией.

Под чистотой цветка скрывался настоящий огонь, возбуждающий мужчину настолько, что он совершенно терял голову, и ему оставалось лишь действовать так, как поступил тогда принц.

Но поскольку Рекс привык жить, полностью контролируя себя и скрывая свои чувства, то он деланно безразличным голосом пожелал Квинелле спокойной ночи, чтобы ни в коем случае не испугать ее.

Проведя остаток ночи без сна, страстно желая быть с нею вместе, опаленный огнем, охватившим не только его тело, но и разум, он тогда окончательно понял, что влюблен — влюблен безоглядно и безоговорочно.

Это завладело им неожиданно — когда в своем желании спасти жизнь раненого Квинелла вдруг забыла о своей ледяной холодности и о том кольце безразличия и ненависти, которым она себя окружила.

Вместо этого он увидел испуганную, полную жалости и сострадания женщину, которая взволнована и потрясена кровавыми происшествиями, свалившимися на нее так неожиданно.

Думая об этом, он пришел к выводу, что именно такой хотел бы видеть свою жену: бесстрашной, находчивой, но прежде всего — женщиной со всеми ее добродетелями.

Квинелла влекла его как женщина, и все его тело и разум томились и тосковали о ней.

На следующий день, когда они с утра встретились в гостиной между своими двумя спальнями, Рекс заставил себя вести себя так же, как и накануне.

С чувством легкой иронии он думал о том, что из всех ролей, которые ему пришлось играть в жизни, эта, пожалуй, будет самая трудная. Он все обдумал предыдущей ночью. и пришел к выводу, что если Квинелле когда-нибудь суждено полюбить его, а он, видит Бог, больше всего на свете хочет этого, то он будет добиваться ее, как не добивался еще ни одной женщины.

Он понимал, что, пытаясь сломать существующие между ними преграды, он лишь создал бы много новых.

Первым шагом здесь было бы убедить ее доверять ему и, как он надеялся, заинтересовать ее — ведь он отличался от других мужчин, которых она встречала.

Но до этого было еще далеко, и он был уверен что даже одно поспешное слово, один неосторожный жест могут возродить прежний страх в ее глазах, и она опять замкнется в себе.

Когда она появилась в их общей гостиной в тонком белом платье из муслина, он удивился — и как это он мог вообразить, что она его не привлекала как женщина!

Теперь он понимал — это потому, что ей удалось тогда скрыть от него свою сущность, как он проделывал это сам, когда заставил целое племя свирепых горцев поверить в то, что он факир, перед которым они должны благоговеть.