— Дядь Олег, — с настойчивостью попросил Игорь, — может на озеро сначала. Потом ведь стемнеет, а сейчас самое время… А?

— Ну, что ж, хорошо. Раз уж обещал, так и быть, съездим… — с неохотой согласился тот. — Давайте-ка тогда, ребят, переодевайтесь по-шустрому да поехали.

— Как же так? А ужин? Ведь проголодались поди! — всплёскивая руками, обескуражено сетовала Мария Егоровна.

— Не переживай, бабуш, мы не долго, — успокоил её Вадим. — Я вот колбаску с сальцем возьму, по дороге перекусим. А уж как вернёмся, так и поедим по-нормальному…

Дядя Олег вырулил машину из посёлка, и «Нива», втиснув свои «зубастые» шины в две глубокие колеи полевой дороги, начала мотаться по ухабам то вверх, то вниз, со всей той смелостью, которую позволял увеличенный клиренс. Бликуя на стеклах солнечные лучи надоедливо бьют прямо в глаза, мешая обзору. Непроглядной завесой клубится позади огромный шлейф сухой пыли, ложащейся шероховатым слоем на белый глянец кузова. Душно в салоне с задраенными наглухо окнами, но настроение у всех по-прежнему позитивное — правильно же говорится: «сделал дело — гуляй смело»…

В обширной низине лежала бирюзовая гладь озера. Судя по всему, раньше это был небольшой песчаный карьер, со временем углубление наполнилось грунтовой и дождевой водой — вот и образовалось озерцо. На крутых, но не высоких берегах его кое-где росли тонкие, молодые берёзки, украшенные редкой листвой, и низенькие сосёнки с ещё мягкой щетинкой ярко-зелёных иголок. Лёгкая зыбь, сверкая на солнце, игриво бежала по поверхности водоёма. Светлая, почти прозрачная вода манила прохладной свежестью.

Позабыв про усталость, ребята живо, — даже не закрыв за собой двери (пусть проветривается!..), — повыскакивали из машины, скинули обувь с одеждой и сразу же бросились к озеру. Враз взбежав на шаткие, но ещё худо-бедно держащиеся на покосившихся опорах, деревянные мостки, с разгону сиганули в бодрящее лоно воды. Вынырнув, поплыли с задорным смехом и выкриками наперегонки к противоположному берегу, стремительными взмахами рук поднимая неисчислимое множество брызг. Дядя Олег, глядя на них, тоже разулся… стянул с себя штаны… майку… и не торопясь вошёл в озеро. Постоял с минуту по пояс в воде, привыкая к её температуре, а затем, оттолкнувшись ногами от песчаного дна, поплыл, гребя размашисто и неспешно. Сделав большой круг, вышел на берег, широко расставил ноги и, подбочась, развернул своё крепкое тело к солнцу. Так и стоял, щурясь и жизнерадостно улыбаясь, смотря на плещущихся ребят. Те, вдоволь наплававшись и нанырявшись (ни раз ещё прыгали с тех хлипких мостков), вылезли из озера, выжали плавки, оделись и с беззаботным блаженством растянулись на своих места в машине…

— Назад другой дорогой поедем, — поставил в известность спутников дядя Олег перед отъездом. — Я тут одно местечко знаю грибное. Лисички должны быть… Посмотрим?.. А?

Парни конечно не возражали. Грибы, если честно, их мало интересовали. Но Игорю был интересен новый маршрут, а Вадиму было просто безразлично каким путём возвращаться.

Малоезженой, и от того густо поросшей по обеим сторонам высокой травой, дорогой добрались до лесного массива, далеко растянувшегося в одну и другую стороны. Оставив машину на небольшой опушке, вошли в серый полусумрак леса и направились вдоль по краю в поисках грибов. Не успели пару шагов ступить, как сразу же над головами повис нудный писк надоедливой мошкары. Пришлось наломать веток и без конца обмахиваться ими. Поиск, к радости ребят, много времени не занял. Дядя Олег, двигаясь по известным ему ориентирам, минут через десять нашел своё заветное местечко, где сквозь сплетение тонких былинок, теснясь друг к дружке, рыжели матовые, ещё только начинающие выворачиваться затейливыми воланами шляпки, пожалуй, самых узнаваемых и известных грибов — лисичек.

— Давненько здесь я не был… А местечко-то нашёл… И грибочки вот они — тут как тут… — довольно бормотал себе под нос дядя Олег, поочерёдно срезая их под самый низ упругих ножек. Закончив, взвесил на руке пакет с «добычей» и заявил: — Ну, на сковородку хватит, а больше и искать не будем — поздно уже… Пойдём.

На обратном пути, когда выйдя из леса на дорогу, направились к автомобилю, Игорь обратил внимание, как шедший впереди Вадим, повернув голову, начал высматривать что-то. Сам поглядел в ту сторону, — что там привлекло внимание друга, — и увидел: чуть поодаль от кромки лесного массива одиноко кривила свой ствол яблоня-дичка, свесив нагруженные плодами ветви над плотно разросшимся под ней кустарником… Яблоня — как яблоня, куст — как куст… но в просвете между верхушкой стеблей и нижней частью кроны, выделяясь на фоне сгущающейся синевы вечернего неба острыми углами лучей, отчётливо просматривалась железная пятиконечная звезда…

— Что это там? — спросил Игорь Вадима.

Тот лишь молча пожал плечами.

— Могилка там… неизвестного солдата… — ответил за него отец. И, догадавшись по взглядам своих спутников об их желании, предложил: — Ну, что ж давайте-ка дойдём… посмотрим.

Под яблоней, среди непролазных зарослей бурьяна, стоял памятник — четырёхгранная пирамида с вершиной увенчанной звездой. Простенький и скромный, но сделанный старательно и добротно, этот обелиск, давно забытый людьми, выглядел сейчас невзрачным тёмным монолитом. Ни на звезде, ни на листах стали, из которых он был изготовлен, безжалостное время почти не оставило ни каких следов краски. На бурой от ржавчины поверхности железа лишь кое-где виднелись крохотные островки выгоревшей на солнце зелёной и красной эмали, по которым и можно было угадать цвета старого покрытия. Лишь высокое качество металла позволило сохраниться в целости всей конструкции — коррозия была хоть и сплошная, но лишь поверхностная и неглубокая. Участок захоронения по периметру обрамлял, утративший правильную геометрическую форму, невысокий деревянный заборчик. И если столбики данного ограждения, пусть и покосившись, но всё ещё стояли на своих местах по углам, то другие его части: и штакетник, и прожилины пришли в полную негодность — либо сгнили, либо просто отсутствовали. Подойдя поближе, можно было разглядеть скрытый травой квадратный постамент, сделанный из того же материала и находящийся в таком же состоянии, что и памятник, установленный на нем. А чуть выше тускло отливала холодным цинком, закреплённая на лицевой стороне пирамиды, прямоугольная табличка — единственная часть сооружения, которая сохранилась в изначально хорошем виде. На ней, широким резцом, была глубоко выгравирована, — хоть и ставшая шаблонной, но не утратившая своего высокого смысла, — фраза: «НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИ ЧТО НЕ ЗАБЫТО».

Было тихо… И