Но монархи прошлого вершили дела с открытыми лицами, жили и умирали как обычные люди. А Нетленный вот уже триста лет прятался за непроницаемой маской, купая свое бессмертное тело в крови французов!

Я сильнее прижалась к балюстраде первого этажа, охваченная бессознательным страхом: а вдруг инквизитор заметит меня и прочтет мои кощунственные мысли… Кто знает, какими способностями одарена высшая знать духовенства, состоящая на службе в Вампирии?

Но все внимание посетителей по-прежнему было приковано к бедному отцу.

– В этих стенах зарождается бунт, я чувствую это… – рычал инквизитор, раздувая ноздри, будто вынюхивал что-то запрещенное. Он негодующе указал на супницу: – От этой похлебки несет чесноком!

– Мы бы никогда не допустили этого! – возразил отец. – Нам хорошо известно, что чеснок запрещен в королевстве, потому как вызывает ожоги у наших господ вампиров! Вероятно, вы слышите запах лука, Ваше Преподобие.

Утратив интерес к супнице, визитер прошелся вдоль стены, где были сложены поленья, заготовленные братьями на долгую зиму. Потом тяжелой поступью направился в глубь комнаты, к библиотеке. Он осуждающе кивнул на полки:

– Слишком много книг в доме простолюдина. Вот откуда воняет ересью!

– Это самые обыкновенные классические трактаты о лекарственных травах и несколько безобидных романов, – твердым голосом объяснила мама.

И она права: в нашей библиотеке нет ничего необычного, за исключением, пожалуй, коллекции английских приключенческих романов, которые я зачитала до дыр, спасаясь от болотной скуки Крысиного Холма. Мама унаследовала их от безвестного двоюродного дедушки, которого никогда не видела. Она знала английский язык и обучила меня ему. Но мамина нога в жизни не ступала по ту сторону Ла-Манша.

Согласно Кодексу смертных, простолюдины обязаны подчиняться не только комендантскому часу, запирающему их в домах каждую ночь, но и закону о невыезде, запрещающему им выезжать за пределы деревенской колокольни…

Инквизитор пришел явно не для светских бесед о литературе. Он резко повернулся и направился к отцу. Длинная черная мантия развевалась в воздухе, словно крылья летучей мыши.

– Веди меня в свою лабораторию! – гаркнул чужак.

– В мою лабораторию? Помилуйте, этот глухой подвал наполнен опасными для здоровья испарениями из-за крысиного яда, который приходится изготавливать в больших количествах. Подобное место недостойно человека вашего ранга…

– Немедленно, или я перережу тебе горло!

Драгуны угрожающе выхватили шпаги. Тень сомнения промелькнула на секунду в глазах отца.

И я тоже засомневалась. Да, впервые засомневалась в нем. Почему он отказывается показать лабораторию этим чужакам? Какой интерес может представлять комната, заставленная старьем: потрескавшимися сосудами – ретортами и лабораторными дистилляторами?

Если только…

– Ну, что ты видишь, ласка? – растерянно шепнул Бастьян позади меня.

Ласка – нежное прозвище, которым он меня наделил. Его натренированный глаз художника, дни напролет проводящего за мольбертом, мгновенно определял, на какое животное похож человек.

– Папа идет к люку подвала… – так же тихо ответила я.

Отец, которому всего сорок пять, внезапно превратился в сутулого старика. Он посмотрел наверх. Беспокойные глаза встретились с моими, горящими в темноте. Показалось, что он хочет мне что-то сказать, открыть то, что долго скрывал. Только теперь слишком поздно. Дурное предчувствие сковало мне сердце: его уста никогда больше не произнесут этих невысказанных слов.

– Живее! – рявкнул инквизитор, раздраженно толкнув папу.

– Я работаю в лаборатории один, – продолжал настаивать отец.

Еще одна спасительная ложь. Мама, опытная травница, каждый день в лаборатории помогала ему с лечебными микстурами и настоями. Валер долгие годы обучался бок о бок с ними. Бастьян тоже проводил там много времени, растирая каменную крошку, чтобы добыть красящие пигменты для живописи.

По правде сказать, я единственная в семье никогда не спускалась в подвал. Что, если там происходит то, о чем я не знаю?.. Запрещенные практики, привлекшие внимание инквизитора?

Отец погрузился в темноту люка. За ним, следуя по пятам, спустились прелат и один из драгунов. Двое других остались снаружи, по обе стороны от матери.

Вскоре из подвала донесся грохот: звон стекла и лязг металла. Валер, прислонившись к моей спине, задрожал от ярости.

– Надо что-то делать! – шепнул он.

– Что именно? – беспомощно выдохнул Бастьян. – Одна надежда: они не обнаружат тайный ход.

Я изумленно уставилась на братьев, будто впервые увидела их. Я и раньше знала, что мы разные. Дело не только в каштановых волосах, отличавшихся от моих серебристых, и не в карих глазах, не похожих на мои серовато-голубые.

Хотя мы все трое погодки, но характеры у нас настолько разные, насколько это возможно. Валер унаследовал трудолюбие отца. Предполагалось, что позже он примет на себя управление лавкой. Бастьян обладал маминой утонченностью. В часы, свободные от рисования и грез, он, благодаря красивому почерку, подрабатывал деревенским писарем. Я же отличалась от всех: никакая работа меня не занимала.

А сейчас впервые почувствовала себя уязвленной: в собственной семье от меня секреты.

– О чем вы говорите? – потребовала я ответа. – Какой тайный ход?

– Лучше тебе не знать. – За стеклами очков взгляд Валера стал жестче. – Родители считают, что ты слишком непредсказуема.

– Какой тайный ход? – не унималась я, схватив его за запястье.

Старший брат, крепко сжав губы, потянул руку, которую я не намерена была выпускать, не получив ответа. Бастьян, испугавшись, что наша стычка привлечет внимание драгунов, вмешался:

– Я тоже ничего не знал до своего восемнадцатилетия, – признался он едва слышно. – И тебе, ласка, тоже бы сообщили. Я уверен: мама ждала твоего совершеннолетия, чтобы все рассказать.

– Рассказать что? – Я почувствовала, как мои внутренности перевернулись.

Меня ранило то, что любимый брат хранил от меня тайны. Он, мой самый близкий человек во всем мире, мой единственный друг. Ну а мама…

Я опустила взгляд к основанию лестницы, где она, находясь между солдатами, продолжала твердо стоять на ногах. Ее лицо по-прежнему было непроницаемым.

Мама всегда отличалась сильным характером, как и я, поэтому мы часто ссорились. Она была примером для подражания: многому научила меня, привила вкус к книгам и знала, как пробудить любопытство к окружающему миру.

В подростковом возрасте я обижалась на нее: зачем было разжигать во мне эту жгучее желание что-то узнать, куда-то уехать? Только для того, чтобы жить в неволе, подчиняясь комендантскому часу и запрету о невыезде? Я росла, а Крысиный Холм уменьшался, становился теснее. Осознание того, что мы навсегда заперты в этой деревушке, усиливало неудовлетворенность и разочарование.