Я рассмеялась.

Олежка достал из кармана галстук и вытер им красный мокрый лоб.

– Вот оно как… – промямлил он.

– Именно так, – весело кивнула я. – Не думай, что я вредничаю. Я просто знаю, что лучше уже не будет. Врачи сделали все возможное. И в принципе, меня это устраивает. Жизнь удалась, старик! Не переживай за меня! И – спасибо.

– Ну ладно, – сказал Олег. – Но все-таки очень прошу: подумай. Я оставлю тебе этот адрес. Повторяю, оплата лечения – за каналом в любом случае. Давай вернемся к разговору через месяц. Мы будем ждать. Время есть. Можешь мне пообещать, что хотя бы воспользуешься этим случаем?

– Не знаю… – честно сказала я.

– А я знаю! – улыбнулся он, поднимаясь со скамейки. – Я знаю, что тебе стоит попробовать. Хотя бы ради нашей дружбы. Ты нужна! Знаешь, недавно я услышал такое выражение: «Если шуты изображают умников, а умники шутов – кому нести истину?» Усекла, детка? Ты нужна. Чтобы нести истину. Тебе верят. Ты не должна сдаваться.

Он чмокнул меня в лоб, раскланялся и побежал к машине, ожидающей его на обочине.

Откровенно говоря, последняя фраза задела меня за живое.

Проклятый тролль! Я чуть не укусила себя за язык.

Уставилась взглядом в руки старушки, из которых сыпался снег.

Старалась сконцентрироваться на них и на стае голубей, которых набралось, наверное, с полсотни. Целое море.

Топчут друг друга, хватают еду…

…Все, что она сказала Олегу, было правдой и неправдой одновременно. Правдой потому, что так оно и было, а неправдой потому, что все прошло и любые воспоминания не имели никакого смысла, кроме деструктивного.

Ника крепко сжала зубы, наблюдая за голубями. Это бурное живое море, из которого выныривали глазастые юркие головки с раскрытыми клювиками, напомнило интернат, в котором она находилась до седьмого класса. Серая масса, озабоченная только одним: вырвать свой кусок, затаптывая других.

Но в этой стихии она все-таки научилась обороняться и к тому же, имея интернатовский опыт, в случае чего никогда не лезла в карман за кулаками. Они у нее всегда были стиснуты – и наготове. Если бы еще тогда знать, что ими порой так просто решать вопросы, воспользовалась бы этим намного раньше.

Может быть, сразу после того лета, 1980 года, когда первого сентября пошла в школу в третий класс.

Школа находилась поблизости от их новой квартиры (тогда родители уже развелись) и считалась бандитской, ведь туда по большей части ходили дети из «Скотохатки» – особого одноэтажного района, где, как поговаривали, жила верхушка местного криминалитета.

Утром она надела белые гольфы и белый фартук. На голову нацепила два ненавистных и огромных капроновых банта. Все было, как у всех.

Молодая учительница (сейчас она бы сразу раскусила ее, заметив грязные ногти и потрескавшиеся пятки, нависающие над задниками босоножек) завела их в класс и вызывала по очереди, попросив громко называть свои имена и фамилии.

Ника разволновалась. Ведь за день-два до этого, успокаивая ее, мать уверяла, что на первых порах ее не будут вызывать, – она договорилась об этом с самим директором!

Но когда очередь дошла до Ники, учительница заставила ее подняться. С того времени, кстати, у нее до сих пор осталась ненависть к любым очередям.

Она поднялась.

– Ну? – сказала учительница.

Она попробовала что-то произнести.

Получилось какое-то невнятное мычание.

– Ну? – повторила учительница.

Наверное, она была не в курсе того, о чем мать договаривалась с директором школы. И договаривалась ли вообще?

От ужаса ее язык разросся во рту до невероятных размеров, хотелось просто вытолкнуть его оттуда хотя бы с одним словом.

Но, кроме мычания, опять ничего не вышло!

Дети захохотали. Смех стоял такой, что, казалось, от него вот-вот разлетится оконное стекло. Хуже всего было то, что вместе с детьми смеялась учительница…

Вдоволь насмеявшись, она постучала по столу указкой и позволила сесть. И Ника села. И представила, как стул ее парты превращается в тележку американских горок и мчит отсюда в подземелье, в пропасть, во тьму, из которой теперь ей придется смотреть на праздник жизни – с его белыми бантами, гольфами, красными пионами и озорным весельем, где для нее уже нет места.

Через неделю или две ее отправили в специализированное учреждение, где с такими, как она, занимались логопед и психолог. Хотя занимались – громко сказано.

Так, развлекались, заставляя по сто раз произносить слово «пароход» и скороговорку про «быка, который был тупогуб».

Но видимо, «тупогубый бычок» постепенно сделал свое дело, и после седьмого класса она пошла в «нормальную», хотя и ту же самую школу на «Скотохатке». Вернулась в тот же класс. И конечно, так ни с кем и не подружилась – не могла забыть того веселого хохота. Хотя понимала: дети не виноваты…

Виноват был Тот Человек.

Время от времени ей снился тот самый сон: она сидит под деревом на скамейке и ждет, пока из дома выйдет семья Ярика. У нее прекрасное настроение, ведь ей разрешили ехать с соседями на дачу.

Она болтает ногами, грызет яблоко и замечает, как через арку во двор заходит высокий человек с длинными седыми волосами, собранными в хвостик. На его голове, несмотря на жару, ковбойская шляпа с широкими полями. Лицо спрятано в тени, но оно кажется красивым, загадочным и нездешним.

Он садится рядом.

Его губы шевелятся.

Светлые, как вода, глаза – такие прозрачные, что она видит переплетение красных и синих сосудов внутри его затылка.

Его голос завораживает.

Он говорит что-то непонятное, на каком-то птичьем языке – с присвистом и горловым клекотом.

Но она все понимает. И идет за ним, как за волшебной свирелью.

Если бы не он…

Если бы не он, она бы села в ту машину – с Яриком и его родителями.

И разбилась бы вместе с ними!

Ведь как раз в то утро все они погибли в автокатастрофе, так и не доехав до дачи…

…Голуби крутятся уже вокруг и моих ног. Я бы с удовольствием пнула наглецов ногой! Но не могу: старая женщина неистово крошит и крошит булку. Она меня бы не поняла.

Все.

Сейчас я встану и уйду. Стряхнув с себя все эту старую шелуху. Еще пять минут, и я буду в норме.

Вообще-то, нечего переживать. Слава Богу, мои руки еще не похожи на те, что крошат булку. У меня куча времени. Я подумаю над прекрасным предложением старого друга. Как он сказал? «Если шуты изображают умников, а умники шутов – кому нести истину?..» Тоже мне, нашел «луч света в темном царстве»!