– А пив-ко есть у нас? – С подушки смотрело ее свежее, выспавшееся, веселое личико. Ну что делать с ней?

Я выдержал паузу… сколько смог… но смог я недолго.

– …Е-есть!

– Так дай же его скорее мне! – сияя, воскликнула она.

Значит, могли мы с ней добывать благодать и в такой ситуации?

Значит, объединяло что-то нас и помимо пива? Видать… Кончилось?

Я лежал с закрытыми глазами… долго еще там она? Наконец гулко хлопнула форточка. Пауза. Зашелестели шаги. Я сдавил веки еще плотнее. Не хочу! Шаги ее рядом со мною затихли… Глядит? Сейчас, наверное, зарежет! Ну и пусть!

Упала рядом со мной, со вздохом прижалась. Едкие слезы – ее или мои?

– защипали скулы. Потом – отпихнулась ладошками, встала и ушла.

Ночью разбудил меня громкий звонок. Вскочил, заметался в темноте, пытаясь понять, где я. Если в гостинице – то где здесь телефон?

Потом понял, что дома, и нашел аппарат.

– Алло.

– Ты дома? – после паузы хриплый, обиженный голос дочери.

– Я?.. Да.

– Приехал?

– …Вроде.

– А почему не позвонил?

Отбился:

– А почему ты так поздно звонишь?

– Я? Поздно? Половины одиннадцатого еще нет.

– Как? – глянул на часы. – Да… Действительно.

Измученный перелетом, а также теплым приемом, рухнул, уснул. Поэтому кажется, что сейчас глубокая ночь.

– Да… Так и чего ты звонишь?

– …Мне не нравится мать!

– Но матерей, знаешь, не выбирают, – пытался все в шутку перевести.

– Напрасно смеешься – все очень серьезно! – Настя одернула меня.

Помолчал, осознавая серьезность.

– Ей уже слышались голоса. Теперь добавились зрительные галлюцинации. Все это время она уверена была, что ты не во Франции, а в окошке напротив сидишь! Видела там тебя!

– Да… От такого варианта, особенно по сравнению с Парижем, в восторг не могу прийти. Насколько я знаю – там нежилой фонд?

Пытался еще удержаться за легкомысленный тон. Может, так все оно и рассосется?

– Ее надо срочно в больницу! Пока… разрушения личности, как я надеюсь, обратимы еще!

– В больницу? В… эту?

– Ну а в какую еще?

Наслаждается своей решительностью? А ты со своей мягкостью куда все привел? Настя права – с каждой неделей тут хуже. И – тебя за это надо благодарить. Ее в ту клинику определили еще когда? Но ты – проявил мягкость. Зато – целое лето ей подарил. Подзагорела, окрепла. И?

– Да. Ты, пожалуй, права. Надо подумать.

– Не думать надо, а действовать. Ты помнишь – там мой приятель работает, Стас Николаев? Он ждет. У тебя есть его телефон?

– Но сейчас-то, наверно, он спит? – пытался все же концовку смягчить улыбкой.

– Ну, сейчас, может, и спит. – Дочурка наконец-то смягчилась, улыбнулась. – Но завтра утром ты ему позвони.

– Слушаюсь! – вытянулся у аппарата. Аккуратненько трубку положил.

Потом на жену поглядел, мирно спящую. Ну просто ангел. Так бы и всегда!

Конечно, все мои поблажки ей губительны – но с другой стороны, кроме этих поблажек, какие еще радости жизни остались у нее? Бутылки, по углам запрятанные? В них давно уже не праздник, а чистый ужас разлит. А праздник – лишь я могу ей устроить. Чем-то надо радовать ее? Показывать, что жизнь еще не кончена?

Этой весной у нее глюки начались – стала слышать вдруг, как я разговариваю под нашей аркой, причем – с бабой. И о любви! Странное вообще место для подобных дел – под нашими окнами… Но ей – удобнее так. Да и дело вообще-то малопочтенное, учитывая возраст наш: за шестьдесят! Бреду, увы, не прикажешь! Встречала слезами меня:

– Ну что?.. Наговорился?

– Ну слушай… Ни с кем я не говорил!

Галлюцинации – убедительней жизни. По ночам разговоры мои слышала, даже когда я рядом с ней спал. Это ей несущественным уже казалось: притворяется! В конце концов появился этот Стас Николаев, Настин дружок. Приговор произнес: немедленно! Пока еще можно те голоса заглушить.

Сходили тогда с ней на собеседование, в дом скорби. Печальное зрелище. Вышли – пока?

– По-моему, нормально, – бодро заговорил я, – и врачи люди приятные, и… обитатели мне, в общем, понравились. Видела – там один по мобильнику говорил? Привилегированное местечко!

Не разделяла мой восторг, слезы глотала.

Потом был последний день перед ее уходом. Собирались вяло. Главное, не сказать бы – “сбираться”… как говорила ее мать… что как раз в подобном заведении дни закончила. И тут мне Саша Рубашкин позвонил, прямо из Литфонда, сказал, что дача освобождается и что если я приду сразу, то она – моя! Сбегал, вернулся.

– Порядок! – жене бодро сказал. – Сходишь на месяцок в больницу, а оттуда – на дачу. Запахи!.. представляешь? Все лето там проживем!

В слезках на ее ресницах засверкали огоньки. Обрадовалась.

– Давай, – расщедрился я, – на рынок сейчас с тобой сходим, одежду на лето купим тебе.

– Давай! – радостно встала. Как легко праздник-то ей устроить!

А когда летние свои увидит одежды!.. легче ей будет уже в больницу идти. Представлять уже можно, в/ чем/ она станет по заливу гулять!

На Апраксин рынок ее повел, где, раскинувшись на раскладушках, сиял и пах секонд хэнд. Вполне удачные вещи попадались там!.. особенно для дачи. А в тот день нам особенно везло, отличную летнюю одежку мы ей нашли – легкое платье цвета хаки, белые шорты, сандалии с веревочной подошвой. Хоть сейчас на курорт! Неужто это Бог нам с насмешкой подал перед заточением ее в темницу? Не может быть. Было тепло, с луж на асфальте пар поднимался и поднимал наш дух. Умели в счастье жить, пропуская беды, забывая про них… а что, если попробовать еще раз? Ведь явный шанс нам подкидывают – даже глупый поймет. Остановились вдруг, глянули в глаза. Совпадение полное.

Поняли, ничего еще не сказав.

– А можно я не пойду в больницу, а? – проговорила она. – Я справлюсь, справлюсь! Честно говорю! – для убедительности кивала продолговатой своей головкой.

Я смотрел на нее. Так легко сделать ее сейчас счастливой, неужто я скажу – “нет”? Что думать тут? Теплая площадь с паром над лужами – или затхлый больничный коридор?

– А давай! – махнул рукой я.

Неприятности никуда не денутся – а пока… Мы поцеловались. Стояли, счастливые, в теплом пару. Что – лучше бы этого не было? Ну уж нет!

Только это и запоминается в жизни. А что всех нас ждет печальная участь – ясно и так. Но лучше – не сразу! И лето – жаркое вышло, и она действительно не пила, и все вокруг на дачах любили ее, часа два в магазин ходила – у всех калиток останавливали ее. Летний рай.