Производя анатомическое вскрытие, он взрезал их пищеводы, потрошил животы, перебирал покрытые гнойниками кишки и сморщенные легкие – будто искал подтверждение своей вины или невиновности, но ничего так и не находил. Он вменял себе в наказание стоять и нюхать этот гной, словно тот был единственным остатком жизненной силы в их изъеденных болезнью внутренностях. Он старался пропускать через себя их страдания, а в тот день, когда вскрывал Черного Аякса и его стошнило при виде чудовищных всходов болезни – ярко-розового нароста в два сантиметра толщиной, образовавшегося вокруг язвенного кратера (он тянулся от подмышки почти до бедра несчастного), Хранитель попытался воспринять это как еще одно свидетельство его сопричастности, добавленное в копилку душевного опыта. Но рвота не прибавляла никакого душевного опыта, и втайне Хранитель понимал, что все это не делает его сильнее. В глубине души он боялся, что все эти нечеловеческие страдания и смерти лежат на его совести.

Но он продолжал стараться, чтобы спасти оставшихся. Бог тому свидетель, как он старался. Он аккуратно вскрывал каждого умершего, пытаясь отыскать причину смерти. Засиживался с больными до глубокой ночи – разрезал нарывы, убирал гной, ставил пиявки или, как сегодня в случае с отцом Матинны, пускал кровь.

Хранитель открыл складной нож, плюнул на большой и указательный пальцы и стер с лезвия засохшую кровь – это все, что осталось на этой земле от Сиплого Тома. Удерживая трясущуюся руку больного, он аккуратно, с хирургическим тщанием, сделал мелкий надрез – так, чтобы минимально повредить кисть, но получить нужный объем кровопускания.

Перед сном Хранитель вел дневник. И каждый раз он пытался подобрать правильные слова – точно так же как в прошлой жизни ему приходилось варповать и изгибать дерево, чтобы подогнать детали друг к другу. Он стремился написать строчку поразмашистее, сделать ее длинной, как половая доска, чтобы прикрыть ею щель, из-под которой поддувало словно сквозняк необъяснимое, мучительное чувство вины. Но слова только усиливали ощущение сгустившейся тьмы. Можно было обшить эту темноту целыми досками строк, но объяснить ее было невозможно. В такие минуты Хранитель прибегал к молитве, распеванию гимнов, чей привычный ритм способен был немного приободрить его. Иногда святые слова и впрямь останавливали подступающую тьму, и тогда Хранитель ясно понимал, почему он так благодарен Господу и почему он так боится Его.

Кровь брызнула фонтанчиком, попала в глаз Хранителю и стекла по лицу. Он вытащил из плоти нож, отошел назад, вытер лицо и посмотрел на больного. Черный, изможденный абориген почти не стонал. Хранитель был впечатлен мужеством этого истекающего кровью мужчины – он вел себя как белый человек.

Звали его Король Ромео. Прежде он был очень жизнерадостным и дружелюбным, человеком с большой буквы! Именно Король Ромео бросился однажды в реку Гнева и вытащил Хранителя, когда тот чуть не утонул, пытаясь соорудить самодельную дамбу от наводнения. Но сейчас перед ним лежало измученное существо с впалыми чертами лица, с огромными несчастными глазами, с жидкими, прилипшими к черепу влажными волосами. Хранитель дал крови выйти еще минуту, собирая ее в жестяную миску. Король Ромео издал тихий приглушенный стон. Черные женщины полукругом сидели на полу возле его кровати, вторя больному заунывным горловым пением, и Хранитель понимал, что творится у них сейчас на душе.

Когда он забинтовал туземцу рану, чтобы остановить кровь, то явственно почувствовал неизбежность смерти этого человека и всю бесполезность своих манипуляций. По тяжелому дыханию Короля Ромео было очевидно, что кровопускание не дало результатов и что Хранитель подспудно просто хотел сделать ему больно за то, что его болезнь неизлечима, как неизлечимы все болезни аборигенов, потому что аборигены ничему не поддавались, не хотели становиться цивилизованными, отказываясь от возможности, которую он им предоставлял, в то время как остальным не было до них никакого дела.

Пробормотав что-то про равновесие внешних и внутренних пневматических сил, словно подбадривая себя и желая уверить присутствующих в том, что все его действия продиктованы, в равных пропорциях, рациональной наукой и христианским сочувствием, Хранитель резко обхватил другое запястье Короля Ромео. Тот вскрикнул от боли, потому что на этот раз последовал не аккуратный надрез – Хранитель буквально пронзил его руку ножом.

Он оставил ее кровоточить до тех пор, пока на коже не выступила холодная испарина, и только после этого к Хранителю вернулось прежнее спокойствие. Он забинтовал порез и передал женщинам, сидящим полумесяцем на полу, жестяную миску, до краев наполненную кровью, кивком давая понять, что нужно выплеснуть все это на улицу.

Выпрямившись и смиренно опустив голову, Хранитель затянул гимн:

Средь тьмы, что окружает, Благословенный Свет всегда меня спасает…

Голос его дрожал, но пел он громко. Нервно сглотнув, Хранитель продолжил более ровным, сильным баритоном:

Пусть ночь меня от дома прогоняет, Благословенный Свет всегда меня спасает…

Туземки затянули, фальшивя, но Хранитель понял, что они пытаются вплести свой заунывный вой в мелодию гимна.

Пусть всяк о прошлом забывает! – пропел мужчина, уже на пределе своего голоса, но даже он порой не в силах был забыть об этом самом прошлом и потому оборвал гимн на полуслове, а женщины все продолжали завывать, не в состоянии остановиться. Хранитель опустил закатанные рукава и тут с удивлением обнаружил, как внимательно смотрит на него Матинна, будто она уверовала в его магическую силу, пытаясь постичь ее, и одновременно в глазах девочки сквозило сомнение. Обескураженный, Хранитель заговорил, пытаясь придать ритмичность словам, чтобы как-то успокоиться:

– Сейчас пульмонарная система Короля Ромео должна прийти в равновесие, – начал он. – Потому что кровь… потому что самочувствие его должно…

Матинна уставилась на свои голые ступни, и Хранитель тоже уставился на них. Испытывая замешательство, вот-вот готовое прорвать плотину и заполнить все его существо чувством вины, Хранитель поднял голову, стараясь не смотреть никому в глаза. Он вышел на улицу, чтобы сделать спасительный глоток прохладного воздуха.

Хранитель испытывал гнев, и этот гнев сбивал его с толку. Ведь он выполнял теперь еще и обязанности хирурга, потому что настоящий хирург, бедолага, скончался месяц назад. Обещали прислать нового, но, возможно, придется ждать несколько месяцев. Да, Хранитель был зол и на хирурга, который позволил дизентерии доконать себя, и на губернатора за проволочку, но в то же время он гордился тем, что все делал как настоящий доктор. Он умел проводить кровопускание, вскрывать нарывы, мог поставить клизму, препарировать покойных и составлять квалифицированные заключения. Да, он, обычный плотник, умел делать все это, потому что научился полагаться на себя, был пытлив и являл собой триумфальный пример настоящего проповедника.

После полудня Хранитель занялся немаловажным делом: нужно было продумать устроение нового, более обширного кладбища, чтобы успевать за смертью, косившей обитателей поселения. Ближе к вечеру он отправился с туземцами на старое захоронение, чтобы они подсказали ему, кто где лежит, назвали поименно. Но туземцы боялись произносить имена умерших, и, разозленный подобной неблагодарностью за свои труды, Хранитель прогнал их прочь.