Подобно Гасперу он погладил стену, углубился в ворота, в надежде, что близость с местом его грез, поможет избавиться от тяготившего равнодушия. Но тщетно. Как понять не прожитое?

— Аборн, — услышал он сквозь нерадостные размышления низкий голос немолодого мужчины, — вот мы и приехали, наконец. Рид, Гаспер, идемте. Мы почти у цели.

— Неужели это здесь, — очарованно отозвался Рид, разглядывая рваные провалы в стенах, полуразрушенные башни и вывороченные, как зубы из гнезд, каменные глыбы, — неужели мы добрались до истоков, Линвард?

— Нет, — отозвался Гаспер, наматывая на ладонь узду своего коня, — мы проехали полстраны под палящим солнцем только чтобы полазить по заброшенному городу. Рид, ты как ребенок, честное слово. Сложно тебе будет стать воином с таким простодушием.

— Я стану воином, можешь не сомневаться, — спокойно ответил Рид. — Я не уроню семейной чести.

— Тогда задавай поменьше глупых вопросов, — и Гаспер пошел через ворота в город, по-прежнему возглавляя их поход. За ним двинулся Линвард, не спеша, западая немного на левый бок.

— Не надо грустить, Рид, — утешающе зашептала женщина, запустив пальцы в мягкие, податливые волосы юноши, — ты не меньше меня знаешь, как Гаспер тебя любит. Ты для него — единственный родной человек.

— Вы с Линвардом тоже, — улыбнувшись, ответил Рид, благодарный за доброе слово, — где бы мы оказались без вас. Долго нам еще идти?

— Нет, мы уже приехали, — и женщина устало посмотрела за ворота, в недры города.

Она вымоталась. Годы ее жизни ужу ползли к полувеку и затяжные путешествия давались с трудом. Ее муж был воином, Гаспер — тоже, Рид — изо всех сил стремился им стать. Им не привыкать в седле кочевать по просторам, их тела и характеры закалены испытаниями. Всем ее мужчинам — дорога к павшему городу — обыденность и привычное дело.

А ей? Она — истинная мать и хозяйка. Ее место у домашнего очага, там, где сейчас осталась ее единственная дочь. Собираясь в дорогу, она даже не помнила, как правильно садиться в седло и держаться в нем. Но не навестить Аборна она не могла. Этот город звал ее так же неистово, как и Линварда, Гаспера или Рида.

— Азея! Рид! — нетерпеливо позвал их Линвард, но, заметив осунувшееся лицо жены, озабоченно поинтересовался. — Азея, как ты себя чувствуешь? Может, устроим привал?

— Нет, нет, что ты, — отмахнулась она и замотала головой, — мы уже в двух шагах, это неуместно.

— Тогда идем.

И Азея, ища поддержки, нырнула рукой под локоть молодого Рида.

Но когда они прошли через ворота, чувства, терзавшие их, усилились вдвое. Здесь правила пустота, тишь, от которой хотелось кричать. Развороченные дома, обломки, лежавшие прямо на дороге, обмотанные, как бечевкой, тонким вьюном. Упавшие, разбитые статуи смотрели на нежданных гостей бледными, мертвыми глазами, а по лицам их, как сети шрамов, бежали кривые трещины.

Ни звука, ни дуновения, люди вздрагивали от собственной поступи, кони настороженно вострили уши. И странное, необъяснимое напряжение обволакивало странников, как теплый саван.

— У меня такое чувство, что за нами наблюдают, — шепотом промолвил Рид, озираясь, будто опасаясь, что его услышат.

— Это город, — так же слабо отозвалась Азея, — его душа, брошенная и обиженная. Она не верит нам, людям, сотворившим такое, — она обхватила широким жестом пространство вокруг, — с ее телом.

— Она не знает, чего от нас ждать, — добавил Линвард, — она насторожена. Мы это и чувствуем.

— А у города, разве, может быть душа, — скептически фыркнул Гаспер, но не успел договорить — его яростно перебил Рид.

— Конечно, есть! — почти закричал он. — У всего есть души. И здесь тоже, в каждом доме, в каждом камешке. Да ты просто ничего не понимаешь.

Гаспер обернулся на брата, укоризненно смерил взглядом, но не стал перечить. Может, он и не понимал Рида, может, все его чувственные порывы и казались ему глуповатыми и неуместными, но это был его брат.

И вдруг они остановились, не смея ступить дальше. Среди перебитых зданий, этих искореженных калек, стоял нетронутый бойней, стройный, как юная дева, храм великих богинь Фелидии — Заты и Аталии. Чудо, уничтожить которое не посмела страшная война, оно возвышалось над руинами, как правитель, не оставивший своих подданных и даже теперь, спустя двадцать лет, берегший и поддерживающий их. Воплощение жизни, не павшее во времена смуты, выжившее, чтобы спустя годы удивлять людей своей древней красотой.

— Мне кто-нибудь объяснит, как это возможно? — спросил Гаспер.

— Это храм, Гаспер. Никакая людская ненависть не может уничтожить истинной обители богов,? очарованно ответила Азея.? Ты же помнишь.

— Помню, — убегая от пугающих воспоминаний, Гаспер дернул коня в сторону. Он прошел мимо высоких ступеней, ведущих к входу в храм, вдоль обветшалых стен, обогнул храм и пришел туда, куда они шли столько времени.

Во всем разрушенном городе не было места, печальнее этого.

Старое кладбище, со всеми его покосившимися памятниками и надгробиями, утопало в буйной зелени. Разобрать здесь что-либо было не возможно, но тоска, та самая, что вспыхивает от осознания того, что стоишь на месте последнего пристанища стольких людей, угнетала.

Гаспер привязал коня к остаткам ограды, обернулся на Линварда. Тот понял его без лишних слов, последовал примеру Гаспера и вышел вперед. Рид и Азея двинулись следом. Они пробрались сквозь заросли, отмахиваясь от строптивых веток, намеревавшихся угодить в глаза, ломая кусты, сбивая ядовитую полынь и жгучую крапиву. Их провожали тоскливые взгляды ущербных памятников, скорбно заломивших руки и уронивших на грудь головы.

Люди уходили вглубь и дальше, туда, где когда-то хоронили преступников, бродяг и прочих неугодных. Без почестей, без памяти. Сожгли, пепел засыпали в урны, погрузили в землю. Сверху прикрыли безымянной плитой. И забыли.

Но были и те, кто помнил всегда. В самом дальнем углу кладбища Линвард приклонил больное колено, коснулся пальцами земли.

— Это здесь, — на выдохе промолвил он и разорвал спутанную траву, разгреб почву, расчистил погребальную плиту.

Гаспер и Рид присели рядом, Азея осталась стоять над ними. Каменный квадратик в сырой коричневой почве притягивал их взоры, заставлял мысли оцепенеть. Все вокруг перестало существовать. Все растворилось и слилось в мраморную гущу, все, кроме угловатой, резкой надписи: «Здесь спят истинные воины», выцарапанной неловкой рукой на серой поверхности плиты. Внутренние нетерпение и волнение росли, как грибы после дождя, как любовь и преданность в молодых, рьяных сердцах.

Рид и Гаспер почти одновременно коснулись ладонями плиты, и без договоров или согласий с их губ сорвалось: «Здравствуй, Отец!»

Грубая надпись без огня обожгла пальцы.

И город возликовал.

Зыбок и тревожен сон воина. Даже под покровом ночи, подчинившись дреме, он остается начеку. Иначе быть беде. И потому редко, очень редко, воины видят хоть какие-то сны.