ответом. Ортега закатил глаза к потолку и зашевелил губами, что-то бормоча себе под нос. Наконец, ответ, простой и очевидный, заставил его просиять.

– Урожай? – Сеньор Гонсалес удовлетворённо кивнул. – Да, Хосе, мой мальчик, мы ждём известий о новом урожае сахарного тростника, который в этом году обещает быть очень богатым. Кроме того, если случится кое-что на международном рынке…

Он умолк, многозначительно глядя на Ортегу. Хосе и без лишних подсказок сообразил, что речь идёт о возможном падении цен на нефть. Вкупе с большим урожаем это приведёт к снижению цен на этанол – партию этого типа горючего можно будет закупить по низкой цене, а возможно, даже удастся заключить выгодный многолетний контракт. Подобные комбинации были совершенно нормальным явлением в их ежедневной деятельности.

– Да, сеньор Гонсалес, простите меня, что я сразу об этом не подумал. – Ортега, демонстрируя служебное рвение, и не думал краснеть. – Очень хорошо, Хосе, что ты всё понял. А теперь, скажи мне, что с тобой происходит? Ты не можешь найти себе мулатку?

Ортега, поняв намёк, испросил недельный отпуск, и сеньор Гонсалес охотно дал ему на это разрешение. Единственное условие заключалось в том, что Ортеге нужно было каждый день дважды звонить вице-президенту в оговорённое время, в восемь часов вечера.

Перво-наперво Ортега, решив не терять время даром, связался с бортом «Кастилии» и выяснил, как зовут его таинственного приятеля Эрнеста.

– Зачем вам это? – спросил его удивлённый женский голос, пребывавший сейчас за тысячи миль. – Мне кажется, он украл у меня нечто ценное.

Неуклюжая ложь, поспешно состряпанная Ортегой, была истолкована превратно: девушка понимающе, и, как ему показалось, разочарованно, вздохнула. Однако это было к лучшему, так как она тут же согласилась предоставить всю наличную информацию об Эрнесте. Ортега, которому было наплевать, считают ли его гомосексуалистом, записал фамилию – Негьеши – и номер сотового.

– Алло? – Эрнест взял трубку после двух или трёх гудков. Оказалось, что он всё ещё в Рио-де-Жанейро, целыми дни напролёт просиживает в читальном зале местной библиотеки.

– Вас интересуют мои… изыскания? – Вопрос этот смутил Ортегу – собеседник будто читал его мысли. Он был вынужден согласиться.

– Я с удовольствием разрешил бы вам принять участие в них, однако должен загодя предупредить: даже в случае успеха моих замыслов, весьма маловероятного, я не могу гарантировать вам ни сохранность жизни, ни душевного спокойствия, ни места в раю, если вам случится умереть.

Пребывая в смятении, Ортега замолчал, лихорадочно обдумывая сложившееся положение. Горячая кровь, унаследованная от горделивых идальго, подталкивала его сделать этот шаг, от которого предостерегал и здравый рассудок, и вера в бога. Наконец, именно последний аргумент и определил исход этого внутреннего конфликта: поцеловав распятие, висевшее на шее, Ортега сжал трубку сотового до боли в пальцах.

– Алло, Хосе, вы всё ещё там?

– Да, я вас слышу, Эрнест, и да сгинут исчадия Ада и порождения Сатаны! – говоря так, он перекрестился.

Венгр коротко, отрывисто рассмеялся.

– На меня это не действует, так как я не отношусь ни к тем, ни к другим, мой друг Хосе. Я просто оказался в достаточно сложной ситуации, в которую вы всё равно не поверите, даже если я вам расскажу. Однако…

Эрнест сделал выжидательную паузу и продолжил заговорщицким тоном:

– Если вас интересует борьба с нечистой силой…

Сомнения Хосе Ортеги разрешились в один момент.

– Да, я согласен! – И он снова перекрестился. Едва ли кто-либо в наше время, в век информационных технологий, столь же решительно, очертя голову, бросался навстречу смертельной опасности, исходящей от необъяснимых и вызывающих ужас сил Тьмы. Этим жалким глупцом стал Хосе Ортега.

3

Бартоло Фрага проснулся с первыми лучами солнца. Как всегда, светило вырвало его душу из мира сновидений лучше всякого будильника: яркий, золотистый свет, не имеющий ничего общего с мертвенно-бледным свечением электрических ламп, и мягкое тепло сами по себе оживили организм. Так, в одном ритме с солнцем и луной, живут дикие звери, и местре Мауро приучил своих учеников, лучшим среди которых являлся Бартоло, жить точно так же. Природа сама знает, когда ей проснуться – простая истина этих слов воспринималась не умом, но самим телом Бартоло.

Потянувшись после сна, он прошёл в ванную комнату – крохотное помещение площадью около двух квадратных метров – и принял холодный душ. То, что Бартоло называл душем, едва ли имело что-то общее с водными процедурами, к которым привыкли изнеженные туристы и обслуживающие их кариоки2. Он просто вылил на себя ведро холодной воды и, натерев всё тело хозяйственным мылом, вылил второе ведро. Махровое, с небольшой дырой на одном из концов, полотенце, выполнило несколько движений, стряхивая влагу – и с водными процедурами было покончено.

Фыркая, освежённый Бартоло, прошёл на кухню, такую же крошечную, как ванная. Даже молодой и стройный юноша, в результате многолетних занятий капоэйрой обладавший завидной гибкостью и координацией движений, с трудом здесь управлялся. Любое неосторожное движение грозило падением многочисленных стеклянных баночек со специями, чашек и тарелок, в обилии загромождавших настенные полки.

Справа от двери размещался старенький, видавший виды холодильник. Его выкрашенная в белый цвет, местами заржавленная, дверца была заклеена фотографиями, вырезанными из журналов едва ли не полувековой давности. Сам холодильник, по глубокому убеждению Бартоло являвшийся ровесником его покойной бабушки, несмотря на свой почтенный возраст, всё ещё пребывал в рабочем состоянии.

Налив себе стакан молока, Бартоло поджарил яичницу из двух яиц и позавтракал. За окном уже вовсю галдели соседи: лоточник Серджио, державший в собственной квартире лавку свежих фруктов и овощей, торговался с одной из соседок, темнокожей Терезой. Та добродушно ругала его, напоминая о каких-то договорённостях, и даже намекала, что сообщит о чём-то супруге Серджио. Бартоло улыбнулся: Тереза оплела сетью своих объятий едва ли не полквартала. Серджио, однако, не сдавался: чувствовалось, что его совершенно не смущает шантаж.

– Что мне скажет жена, если мои дети останутся голодными, Тереза?

Девушка рассмеялась приятным смехом, наполненным весельем молодости:

– Ты дашь им что-то из собственного товара. Ни ты, ни твои дети не жалуетесь на худобу.

– Ой, Тереза, я не выращиваю ни маниок, ни бананы. Мне за всё это нужно платить. Заходи лучше вечером, может, о чём-то договоримся.

Выругавшись напоследок, впрочем, довольно добродушно, Тереза удалилась. Бартоло задумался на миг о своих соседях: подобно остальным кариокам, они никогда не упускали возможности посплетничать или, если на это нет времени, хотя бы поругаться.

Его судьба повернулась иначе: с самого раннего детства Бартоло, старший из четверых детей семейства Фрага, воспитывался в осознании ответственности за судьбу