Ещё больше ситуация усугублялась тем, что сотрудники отделения, практически, всё здесь делали сами. Сами чинили свои машины. Сами убирали коридоры и кабинеты. Поэтому одежда их была достаточно разнообразна: от промасленной фуфайки до рабочего халата и швабры в руках. Конечно, в здании этом, по штату, должен был быть комендант, который бы занимался всем хозяйством. Начиная от починки отопительных труб и кончая наличием туалетной бумаги. Он, безусловно, числился, но его никто никогда не видел. Туалетную бумагу приносили сами, а вернее сказать, просто вешали на гвоздь старую газету и отрывали от неё куски по мере необходимости. Туалет, состоящий из двух отдельно стоящих унитазов разгороженных куском фанеры, и раковины для умывания крепившийся под небольшим зеркалом, находился между вторым и третьим этажом здания. Не отапливался. Точнее сказать, батареи там были, но никогда не грели. Поэтому место освобождалось быстро, особенно зимой. И хотя он был всего один, очереди не создавалось. Был ещё один туалет, но чисто служебный на первом этаже. Им пользовались сотрудники дежурной части и задержанные, которых всегда было предостаточно, по причине чего иногда приходилось ждать.

Надо сказать, что задержанные делились на две категории.

К первой относились те, кого доставили впервые, или вина их ещё не была доказана. Комната, куда их помещали, была небольшая, метров шесть квадратных, и называлась «обезьянником». Видимо потому, что наружная стена для наблюдения дежурным, представляла собой обыкновенную решётку, и создавалось впечатление некоего зоопарка. Почему название связывалось именно с человекоподобным животным, наверно из этого и следует. Вряд ли кому пришло бы в голову назвать эту комнату «человечником», поскольку попадали сюда далеко не лучшие образцы оплота цивилизации. Они сидели на металлической скамейке, крепко приделанной к цементному полу.

Стены комнаты красились всегда в серый цвет. Отчего становилось непонятным, то ли это просто цемент, то ли так подобрана краска. Возможно, так было и задумано в целях экономии. К тому же, они никогда небыли гладкими и топорщились множеством застывших маленьких пик. Поэтому, сидящий на скамейке, всегда чувствовал впивающиеся в спину колючки, предполагая, что даже стены не любят здешний контингент.

Ведь это были милицейские застенки! Им было на что обижаться — на них всегда было что-то нацарапано. Типа: «сволочи», или «Саша + Маша». Но чаще содержание надписей отражало отношение к стражам порядка: «менты — гады» или «козлы». Наверно, каждая такая надпись, хранила в себе чьё-то отчаяние или надежду. Периодически, тех же задержанных, заставляли надписи стирать, но через пару дней появлялись другие. Уличить, кого-либо в этих художествах, сотрудники не успевали. И казалось, что надписи проявляются из самой стены, выдавливаемые из переполняемых хранилищ, остающихся здесь человеческих тайн и судеб.

Глухая дверь, с прозрачным толстым пластиковым окошком, закрывалась длинным металлическим ключом, схожим с ключом от города счастья, вход в который скрывал очаг, нарисованный на холсте в каморке папы Карло. В отличие от сказки Перро, в этой комнате счастьем никогда не пахло. Пахло дерьмом, блевотиной и ещё чёрти чем.

Несмотря на то, что тех же задержанных по несколько раз в день заставляли наводить там порядок — запах оставался. Да и как ему не быть там, если ежедневно со всего района сюда привозили груды моральных уродов, отбросы порождаемые городской цивилизацией и недальновидным руководством великой страной.

Этих же задержанных использовали на уборке туалетов, коридоров, а иногда и кабинетов на третьем этаже, когда в них было уже трудно дышать от табачного смога, и некуда было складывать опустошённую тару из-под спиртного.

И дело не в том, что работали здесь алкаши и грязнули. Просто эти люди воевали. Да-да! Это была война, о которой никто из посетителей даже не догадывался. А на войне нужно сражаться, и там не до чистоты в кабинетах, там ценят чистоту души, совести и сердца.

Другая категория задержанных, содержалась в камерах, которые на протяжении длительного времени меняли свои названия КПЗ, ИВС. Не смотря на различие в названиях, статус их не менялся. Здесь содержались лица официально признанные подозреваемыми, или преступниками. Это давало им особые права: врать, изворачиваться, оговаривать других или просто отмалчиваться. К ним относились немного с большим уважением, поскольку их статус охранялся законом. Они вели себя соответственно. Редко шумели. Всё больше общались, готовясь к поединкам со следователями и оперативниками. Камеры их были чисты и опрятны, в результате предусмотренного режимом, графика дежурства. Была здесь и внутренняя иерархия, по причине того, что некоторые попадали сюда или в аналогичные места неоднократно и уже считали данное помещение своим домом, о котором заботились. Отсюда выходили на свободу или в тюрьму.

Игорь был из семьи дипломатов. В последнее время они жили в Монголии. А когда пришло время поступать в институт, никаких сомнений не возникло. И он поехал с отцом в Москву. После нескольких встреч с нужными людьми, успешно сдал экзамены в МГИМО. Потом отца послали работать во Францию, а Игорь продолжил учёбу. Учиться было легко, потому что со всей группы, как ему казалось, училось человек пять. На занятиях присутствовало чуть больше половины ребят. Да и те приходили больше для того, чтобы похвастаться своими шмотками, получить или передать за них деньги, обменяться импортными дисками, назначить встречи. На последнем курсе Игоря нашёл сотрудник КГБ и предложил пойти к ним на службу. Но посоветовавшись с отцом, Игорь отказался.

Распределение по окончанию ВУЗа тогда показалось Игорю странным. Те, кто у него списывал, поехали в Европу и Америку. Бойдова послали в Анголу.

Жил в Луанде. Это была российская военная база. А совсем недалеко, в Лабиту командовали американцы. Они помогали повстанцам Униты, а россияне — так называемому, законному правительству страны. Невозможно было понять, кто же все-таки защищает истинные интересы местного населения. Поэтому обе миссии наглядно показывали свой нейтралитет. Условия проживания в стране были не из лёгких. Вода, по стоимости, была сравнима с французским коньяком и конечно все предпочитали последнее. Быть может по этой, или иной причине, на второй год работы Игоря, при заходе в порт Луанды сел на мель югославский танкер. Проверка данного факта международными наблюдателями показала, что в трюмах танкера было полно оружия сделанного в России. Конечно никто ничего доказать не смог. Пустой танкер, как говорят, до сих пор стоит там же на мели. А Игоря отправили на повышение в Канаду. Карьера пошла в гору.

Это была зима. И Бойдов сразу вылетел по месту назначения. Жена должна была сначала вернуться в Ленинград и забрать дочку, а затем уже лететь к нему. Получалось так, что прямо из знойного лета, продолжавшегося больше года, Игорь оказался в снежной зиме, так напоминавшей ему родные просторы. Деревья, покрытые инеем. Пар из домов и окон. Скольжение автомашин на обледеневших дорогах. И та, накопившаяся к своей родине, ностальгия, выпариваемая жарким солнцем Анголы, выплеснулась здесь фонтаном душевной радости, пронзившей всё его тело. Сметая условности границ и языковые барьеры, здесь он смог почувствовать себя как дома. Ему нравилась эта страна своим неторопливым укладом жизни. Своей размеренностью. Климатом, очень похожим на ленинградский. И даже берёзы росли не как в Америке, в несколько стволов от земли, а одним, стройным, тянущимся вверх. Здесь не было ни богатых не бедных. Не было праздно шатающихся или спящих на лавочке под шуршащей газетой. Игорю было здесь очень спокойно. Но чем больше он здесь жил, тем чаще думал о своей стране. Регулярно читая газетные статьи, он задавал себе один и тот же вопрос: куда катится Россия? То, что там происходило — пугало всех. В России газеты писали о гидре капитализма, мечтающей о всеобщем господстве. А в Канаде писали о том, что скоро россиянам нечего будет кушать и они переплывут Атлантику.