— Я бы очень хотела послушать твою историю, — сказала Кэрри.

— Что ж, ладно, — улыбнулась бабушка — Тогда начну с самого начала

— С того момента, как вы познакомились?

— Боже, нет. Все началось гораздо раньше. Я бы сказала, с момента моего пробуждения. С того времени, как я пробудилась от восемнадцатилетней спячки. Восемнадцать лет я жила здесь, в Лонгвуд-Фоллсе, с родителями, и просто делала то, что мне говорили, — старалась быть хорошей девочкой и, по сути, никогда не думала своей головой. И только потом началась моя жизнь. Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас. — Она сделала глубокий вдох и добавила тихо: — В тысяча девятьсот тридцать восьмом.

В конце лета того года Мод Лейтем отправилась в плавание через Атлантику, чтобы большую часть жизни провести по другую ее сторону. Это было неизбежно. В ней всегда жил некий мятежный, беспокойный дух. Еще в детстве она быстрее, чем другие, теряла интерес к играм «захвати флаг» и прятки и просто уходила в самом разгаре игры, а ее младший брат или сестренка недоуменно спрашивали: «Куда это она?»

Дело в том, что Мод и сама не понимала, куда идет. Знала только, что хочет уйти, уехать куда-нибудь. И вот в августе 1938 года ее родители, всхлипывая в носовые платки, провожали свою старшую дочь в далекий путь на лайнере «Куин Мэри», стоявшем в гавани Нью-Йорка. На борт этого невероятно огромного сияющего корабля по сходням непрерывным потоком поднимались пассажиры. На причале аккордеонист лихо наигрывал мелодию песни «Лондонский мост». И отъезжающие, и провожающие махали, кричали, настроение у всех было праздничное. Что касается семьи Лейтемов, может, и они тоже радовались, но на лицах их это никак не отражалось.

— Ты точно знаешь, что делаешь? — тихо спросил Мод ее отец, Артур Лейтем, отводя дочь в сторону. Ее мать в это время крепила бирки на пароходный кофр.

Отец не был очень уж экспрессивным человеком. Он управлял текстильной фабрикой Лонгвуд-Фоллса и все дни проводил среди безумолчного стрекота ткацких станков, а дома разве можно о чем-то поговорить? Свою старшую дочь он любил иначе, чем Руфи или Джеймса. Мод отличала не только неугомонность — она была напичкана идеями, которые буквально распирали ее так, что невозможно было заснуть по ночам. Она много читала, но при этом была светлой, лучезарной девушкой, так зачем же подавлять ее? Все знали, что Мод Лейтем, если у нее будет возможность, непременно уедет куда-нибудь, постарается найти свое место в жизни. Как и отец, она была умна и имела доброе сердце, но, в отличие от него, юная леди не стала довольствоваться обыденным существованием в городке, пусть милом и живописном, где Лейтемы жили на протяжении многих поколений. Однако Европа, предупреждали газеты, подобна пороховой бочке, и все американцы, отправляющиеся за границу, должны понимать, что в любую минуту может разразиться война. Но Англии, куда ехала Мод, конечно же не грозили козни Германии; величавая старая Англия была, разумеется, неприкосновенна

По крайней мере, в том убедил себя Артур Лейтем, когда вопреки здравому смыслу согласился отпустить свою восемнадцатилетнюю дочь в Оксфордский университет. В роду Лейтемов никто никогда не учился в Оксфорде, да и в других высших учебных заведениях тоже. Несмотря на экономический кризис, Артур Лейтем оставался преуспевающим бизнесменом: его ткани продавались во всех уголках Соединенных Штатов. Но, даже будучи обеспеченным человеком, он сожалел, что не имеет хорошего образования, и, сколько б книг он ни прочитал за свою жизнь (а читал Лейтем постоянно), ему никак не удавалось восполнить дефицит знаний. Дефицит. Мыслил он именно такими категориями. Артур Лейтем был не ученый, а бизнесмен, и таковым останется. А вот его дочь могла бы стать интеллектуалкой и достичь высот на академическом поприще.

По собственной инициативе Мод подала заявление в знаменитый элитарный университет — заполнила все необходимые бланки и затем поездом отправилась в Нью-Йорк на собеседование, которое проводила в отеле «Плаза» группа древних оксфордских попечителей. Они говорили с таким сильным британским акцентом, что Мод постоянно приходилось переспрашивать.

— Я сказал: «Почему вы хотите учиться в Оксфорде, милая девушка?» — повторил свой вопрос белобородый старец в очках в роговой оправе.

Мод медлила в нерешительности. Все взгляды были обращены на нее. Еще один старец потягивал херес из хрустального бокала, другой — сморкался. Все ждали ее ответа. Почему? Резонный вопрос. Но как объяснить то, что лежит у нее на сердце, то, что гложет ее фактически с тех пор, как она родилась.

— Потому что, — наконец промолвила она, — я хочу познать мир.

Через три месяца Мод Лейтем получила письмо, в котором говорилось, что она принята на литературный факультет колледжа святой Гильды Оксфордского университета, одного из немногих женских колледжей в этом прежде исключительно мужском бастионе знаний. И вот теперь, в жаркий день августа, Мод стояла на причале нью-йоркской гавани с родителями, братом и сестрой и с пароходным кофром, который, если его поставить на торец, был выше ее самой. Отец спросил, уверена ли она в своем решении. Положа руку на сердце, Мод ответила бы: «Нет». Уверенности не было. Она знала только, что должна уехать. И еще — не могла волновать отца и потому, энергично кивнув, сказала:

— Разумеется.

Потом она по очереди обняла всех родных, последним — отца. Когда Мод увидела в его глазах слезы, у нее чуть не разорвалось сердце.

— Ты ведь нас не забудешь, правда? — неожиданно спросил ее маленький братишка Джеймс.

— Конечно нет, — снисходительно-нетерпеливым тоном ответила Мод, хотя вопрос братишки едва не лишил ее самообладания, почти заставил отказаться от отъезда. Все, хватит, решительно сказала она себе и, высвободившись из крепких объятий любящих родных, по металлическим сходням поднялась на борт корабля.

Месяц спустя она уже прекрасно устроилась в Оксфорде, замечательном университете, находившемся в идиллическом городе в окружении холмов Хинкси. В этом городе были река Темза, Глостерский парк и извилистые улицы, по которым ходили двухэтажные автобусы. Прошло некоторое время, прежде чем Мод усвоила все университетские правила и установления: в каких случаях надевать мантию, в каких — нет, какие традиционные оксфордские церемонии она должна посещать, как обращаться к преподавателям, которых здесь называли наставниками. Колледж святой Гильды, как и все женские колледжи, существовал, так сказать, на положении «бедного родственника». Основное внимание уделялось мужчинам, женщин-студенток просто терпели. Еще в 1884 году, во время проповеди в Нью-колледже декан[1] Бертон, обращаясь к женщинам, заявил: «Господь создал вас после нас, и до скончанья времен вы всегда будете вторыми».

К 1938 году отношение к женщинам несколько изменилось, но ненамного, и все же студентки не сдавались. Они допоздна просиживали в похожей на мавзолей библиотеке колледжа, а после, перед комендантским часом, собирались в компании и шли в город, в таверну под названием «Медведь», где пили пиво со знакомыми юношами из Бейллиол-колледжа. Таверна славилась интересной коллекцией галстуков, разложенных в витринах и развешанных по всей пивной, хотя большинство посетителей не успевали их рассмотреть, потому что быстро напивались.