– Милорд! – Ее щеки стали совсем уж малиновыми.

Он улыбнулся и предложил ей руку:

– Не пойти ли нам в кабинет? Буду рад, если вы расскажете мне о племянницах. Как вы, наверное, догадались, я мало что о них знаю.

Она немного подумала, а затем коснулась пальцами его рукава. Пальцы слегка дрожали, и он накрыл их ладонью. Такие маленькие нежные пальцы. Когда она была ребенком, то вовсе не казалась ему нежной. Наверное, потому, что изо всех сил старалась не отставать от него и других мальчиков. Теперь она не ребенок. Его взгляд скользнул ниже, чтобы рассмотреть грудь. Напрасно – платье застегивалось у самого горла. И тем не менее груди у нее были вовсе не малы. Восхитительны, мог бы он сказать. Округлые холмики, прикрытые безобразным платьем. Его пальцы вдруг заныли от желания немедленно расстегнуть пуговицы, чтобы явить миру красоту, которую мисс Петерсон так старательно прятала.

Внезапно им овладело желание, и та часть его тела, что и так не была особенно маленькой, сделалась заметно больше. Он отвел взгляд и подавил улыбку.

Будущее уже не казалось ему столь мрачным.

Эмма и Чарлз шли вниз по лестнице к кабинету. Чувства девушки были в смятении. Она так испугалась и разозлилась, когда он ворвался к ним на галерею, но, когда поняла, кто стоит перед ней… Теперь она окончательно запуталась в своих чувствах.

Ей бы следовало и дальше сердиться. Она злилась на него все эти четыре месяца, когда он ни разу не нашел времени, чтобы навестить племянниц. Полдня езды от города! Не то чтобы девочки по нему скучали. Они привыкли, что о них никто не печется. Бедняжки. Но сейчас, сходя с ним вниз по длинной лестнице, Эмма не могла не признаться самой себе, что ее это сильно задело.

Разумеется, он тотчас же явился – и двух часов не прошло, – когда маркиза и маркизу опускали в семейный склеп. А потом помчался обратно в Лондон, не успели прозвучать последние заупокойные молитвы. И после этого ни одного визита. Отчего же? Почему он так переменился? Или это война сделала его таким? Мальчик, которого она знала, ни за что не бросил бы племянниц.

Ей вспомнилось, как она впервые его увидела. Вспомнилось? Боже, она хранила это воспоминание, словно драгоценность, находила в нем отраду, если ей было одиноко, грустно или страшно.

Ей было тогда шесть лет от роду. Отец только-только занял должность викария в Найтсдейле, и она ужасно скучала по старому дому, друзьям, всему, что было знакомо и дорого. Одиночество поселилось в ней, словно сердечная боль. Возле речки, что бежала в соседнем с домом викария лесу, девочка нашла бревно, на котором частенько сидела, заливаясь слезами, пока не оставалось ни сил, ни слез, чтобы плакать дальше. Но сердечная тоска от слез лишь крепла.

А потом в ее мирок со свистом ворвался Чарлз. Она услышала его раньше, чем увидела. Она бы спряталась, да не осталось сил, чтобы бежать. Он встал, уперев руки в бока.

Чарлз был старше всего на четыре года. Худой мальчик с вьющимися темными волосами, но ей он показался богом посреди лесного безмолвия, озаренного солнцем, пробивающимся сквозь листву. Он презрительно фыркнул и вытащил из кармана грязный носовой платок.

– На-ка, вытрись, – проговорил он и вытер ей лицо. – Кончай пускать пузыри. Как маленькая! Ты же не хочешь, чтобы все считали тебя маленькой, правда? Пошли, поможешь мне наловить саламандр.

Эмма тогда заболела любовью к нему. Ей так и не удалось излечиться.

Она взглянула вниз, на ладонь, прикрывающую ее пальцы. Он был без перчаток. Она тоже. Теплое прикосновение и тяжесть мозолистой ладони заставили ее сердце забиться сильнее. Ей ужасно захотелось перевернуть ладонь, сцепить его пальцы со своими хрупкими пальчиками.

Но ей до него не достать. Она всегда знала это, даже тогда, двадцать лет назад, когда, изумленно смотрела на мальчика в лесу. Он сын брата маркиза. Теперь и сам маркиз. А она всего-навсего дочка викария, скромный лютик на хлебном поле Найтсдейла. Тем не менее она шла за ним по пятам, словно щенок, радуясь малейшей крохе внимания с его стороны. Когда он уехал учиться, она плакала. И снова слезы не могли излечить боли в опустевшем сердце.

Потом умерла мама, и ей пришлось заботиться об отце и сестре Мэг. На глупые романтические мечты не оставалось времени.

Вот и холл. Она бросила взгляд на профиль Чарлза. Не было времени, да и смысла тоже. Но она все равно мечтала о любви.

Она была шестнадцатилетней девушкой, когда он появился дома. По-прежнему больной им. Слишком молодой, чтобы ее пригласили на свадебный бал, но достаточно взрослой, чтобы отчаянно желать туда попасть и, может быть, протанцевать с Чарлзом танец-другой.

Она совершила тогда ужасно храбрый поступок, единственный отчаянный поступок за всю жизнь: выскользнула в, окно, пробежала через лес и прокралась к террасе. Спрятавшись в темноте, она смотрела, как танцуют пары: мужчины в белых сорочках и черных фраках, дамы в разноцветных платьях, усыпанных драгоценностями.

Девушка видела, как Чарлз вышел на террасу вместе с одной из лондонских дам. Эмма не сводила с молодой леди глаз. Ее платье облегало изгибы тела, бесстыдно обнажая полную грудь. Леди была поразительно, до неприличия хороша! А потом Чарлз обнял ее и поцеловал, и его руки гладили тело женщины где хотели.

У Эммы захватило дух. Ей было неловко. Она чувствовала себя пристыженной, смущенной… Ее вдруг затрясло, как от горячки, Девушка бросилась домой со всех ног, словно за ней гнался сам сатана.

Потом она тысячу раз видела этот поцелуй во сне. Только на месте дамы была она сама, Эмма.

Что ж, пора наконец очнуться от наваждения. Она отняла руку – они вошли в кабинет. Слуги постарались везде прибраться, но в комнате до сих пор пахло пылью и застарелой копотью. Маркиз – предыдущий маркиз – не наведывался в поместье больше года.

– Мисс Петерсон, простите, если напугал вас своим появлением. – Чарлз указал ей на стул возле камина. Она предпочла остаться на ногах, и ему тоже пришлось стоять. Он недоуменно взглянул на девушку. Эмма сложила руки на груди.

– Милорд, вот уже четыре месяца, как умерли ваш брат его жена, и девочки остались сиротами. Почему вас так долго не было дома?

Чарлз пожал плечами:

– Долго? – Ему вдруг стало трудно говорить, и он перевел взгляд на письменный стол. Когда он снова посмотрел на девушку, его лицо было бесстрастно. – О моих племянницах хорошо заботятся. Это сказал ваш отец – я беседовал с ним на похоронах. У них есть няня и гувернантка. Отчего им скучать по дяде, которого они едва знают? К тому же я искренне полагал, что они еще очень малы.

– Как это? Изабелл уже девять, а Клер – четыре.

– Когда у Пола родился первый ребенок, мне был двадцать один год. Молодой человек из Лондона, я был только разочарован, что брат не получил наследника, вот и все. Потом я отправился на войну. Младшей, Клер, и на свете-то не было, когда я отбыл на Пиренеи.