Братец с сестричкой способны на такие выходки, от которых содрогается даже Рим. Впрочем, я знал об этом еще до того, как стал дружен с ними: брат – сущий головорез и хулиган (его свита превосходит порочностью и злобой даже эскорт самого Цезаря); а сестра – знаменитая куртизанка. Она состоит в вертикальной и горизонтальной связи (как тебе придуманная мною игра слов, Люций?) с доброй половиной патрициев Рима. Причем Клодия обладает не только красивой внешностью. Она обладает властью.

В своем доме на роскошном и надменном Палатинском холме она развлекает знать Рима такими способами, которые считаются неподобающими даже для высокородной римской матроны, чей супруг вот уже двадцать лет очень кстати прозябает в провинции. Где-то еще имеется и хилая дочь-наследница, но она не в счет. Именно мать привлекает к себе толпы поклонников, воспламеняя их сердца. Ее пиры, на которых она возлежит в прозрачном муслине и танцует с непристойной откровенностью, славятся своими похотливыми ночными забавами и тем, что начинается после них.

Посему, когда я впервые выказал к ней интерес в обществе, присутствующие, что вполне естественно, разразились избитыми и ставшими уже банальными шуточками. «Она – настоящая бесстрастная развратница, – наперебой закричали они. – Но это может случиться с кем угодно. Даже с нею…»

– Разве она – не талантлива? – отважился поинтересоваться я, неотесанный и неуклюжий, как теленок. Лицо у меня горело. – Я слышал, что она пишет пьесы.

– Самая ее остроумная пьеса находится у нее между ног, – с хохотом выкрикнул кто-то, и я рассмеялся вместе с остальными.

В конце концов я встретил ее на пиру у Аллия.

Целий соблазнил меня танцовщицами, не говоря уже о язычках фламинго и мозгах павлина, приготовленных в вине. И обществом поэтов. Себя Целий тоже полагает таковым, невзирая на то, что его вирши скучны, как пьяная проститутка. Правда, он уже снискал себе некоторую известность на шумных пирушках, флиртуя со стариками и в нужный момент пуская в ход свою обаятельную улыбку.

Эта попойка была как раз из таких.

И там была она.

Он познакомил нас у ворот, залитых трепещущим светом факелов.

– Гай Валерий Катулл… Клодия, дочь Аппия, супруга Квинта Метелла.

Я поклонился, спрашивая себя, слышала ли она уже обо мне.

Помню, как она искоса взглянула на меня, помню красно-коричневую радужку с быстрым черным зрачком, помню взмах густых тяжелых ресниц. Звякнув изумрудными серьгами, она низким, глубоким голосом лениво протянула нечто неразборчивое, отчего мне пришлось наклониться к ней.

Сердце замерло у меня в груди, а потом жарко затрепетало, колотясь о ребра. Я вдруг ощутил в неподвижном воздухе запах молнии (и она действительно разорвала свинцовые небеса часом позже, так что гости брели домой по залитым лужами улицам).

Но гроза пока что таилась лишь в моем воображении, и на мгновение мое дыхание смешалось с дыханием Клодии. Уже поворачиваясь, чтобы уйти, она медленно оглядела меня с ног до головы и быстро зашагала прочь, так что груди ее тяжко заколыхались под туникой, искусно заколотой роскошной агатовой брошью. И только тогда я заметил, что подол ее уже перепачкан соками сточной канавы.

Она оглянулась лишь один раз и исчезла, растворившись в толпе важных мужчин в самом сердце сборища. Я заметил, как ее брат – сходство было поразительным – притянул ее к себе и что-то прошептал ей на ухо. В молочно-белом лунном свете я стоял как вкопанный, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, а по коже бегают мурашки, пока начавшийся ливень не загнал меня под журчание струй на крытую галерею. Там уже раздавались голоса моих собратьев-поэтов, но они доносились до меня, как сквозь стену. Возвращаясь домой, я без конца повторял ее имя. Проливной дождь хлестал меня плетью, а тонущее небо над головой хаотично расчерчивали зигзаги молний.

С самого начала я сказал себе, что любовь стоит столько, сколько ты готов заплатить за нее. Подобно всем прочим, я предпочел не сидеть в присутственном месте, изливая свои чувства в расчете на справедливое вознаграждение. Когда через два дня после ужина у Аллия она прислала гонца, я понесся по все еще исходящему паром холму к ее дому в привилегированном районе Кливус Викториа на западном склоне Палатинского холма, задыхаясь от крутого подъема и предвкушения, как и многие до меня. Я бежал так, словно ступал по раскаленным угольям, стремясь к ослепительно-белому свету. Волосы мои были умащены праздничными благовониями, а запястья вновь покрылись гусиной кожей.

По пути наверх я миновал храм Кибелы[10], стены которого по обыкновению содрогались от пронзительных завываний и лихорадочного боя барабанов. Нет, Люций, я не расслышал грозного предостережения в этой какофонии! Это ты наверняка проникся духом ее величия, поскольку живешь в Малой Азии, где Великая Мать пользуется уважением и почитанием. Но здесь, в утонченном и развращенном Риме, культ Кибелы вызывает одни лишь насмешки. Тот факт, что по-прежнему находятся мужчины, готовые подражать ее ученику и последователю Аттису[11], отрезая себе достоинство каменным ножом, вызывает у нас одно лишь отвращение. Как бы там ни было, уверяю, что мысль о том, чтобы изуродовать себя, даже не пришла мне в голову, когда я промчался мимо шумного храма к дому Клодии.

Достигнув ее залитого дождем сада, я заставил себя перейти на шаг и медленно пошел мимо курящихся паром цветов. У ворот меня встретил еще один слуга. Не поднимая глаз, он приветствовал меня и молча провел в комнату, где меня ждала его госпожа. Поначалу, ошеломленный представшим мне зрелищем, я даже не заметил, что она вольно раскинулась на оттоманке. Подо мною в миниатюре лежали вся власть и могущество Рима. Дом Клодии возвышался над форумом[12], где, без сомнения, замышлял и претворял в жизнь свои интриги ее брат Клодий, пока я стоял и смотрел на него. Это здание возносилось над палатами и храмами, и до его террасы не долетало ни звука их шумной жизнедеятельности. Я слышал лишь треск цикад и тихий шорох шагов слуг. Отсюда Рим казался игрушечным, построенным только для того, чтобы им управляла Клодия.

– А вот и поэт.

Звук ее холодного голоса, в котором сквозило ленивое изумление, заставил меня обернуться. Я вздрогнул от неожиданности: наряд ее был весьма скудным. Взгляд мой упал на терракотовую масляную лампу, стоявшую на столике рядом с нею. Лампа была искусно изготовлена в форме крылатого пениса.

– Против черного сглаза? – набравшись смелости, осведомился я.

– Таково ее обычное предназначение, – уклончиво протянула в ответ она.

Она не сочла нужным встать, дабы приветствовать меня, а лишь приглашающим жестом погладила подушечку рядом с собой и улыбнулась. Подойдя ближе, я разглядел, что подголовник ее оттоманки украшают резные изображения гиен.