— Понимаю, — уронил д'Альбрэ. — Но люди меняются. Я про вас, а не про него. Аластор, вы ведь доверяете мне в вопросах чести? Нет ничего постыдного в том, чтобы признать ошибку. Напротив, для этого нужно гораздо больше храбрости, чем для упрямства. Победить свою гордость — это тоже победа, причем из величайших. И если вы найдете в себе мужество при встрече с Бастельеро извиниться за глупость мальчишки, которым были когда-то, и ваш отец, и я оценим это по достоинству.

— Нет, месьор, — так же тихо, но ровно сказал Аластор. — Поймите правильно, я не буду искать намеренной ссоры с лордом Бастельеро. И я… я бы даже извинился. Но я уверен, что мы с ним еще столкнемся, и ничего хорошего из этого не выйдет. Поэтому я не буду бросать свою гордость под ноги человеку, который вытрет об нее сапоги, приняв за трусость.

Костер сыпал золотыми искрами, от него веяло приятным теплом, и Аластор протянул к огню руки. Д'Альбрэ вздохнул, а потом отсалютовал ему полной кружкой и сказал:

— Тогда за вашу удачу, юный лорд. И дайте Семеро, чтобы вы никогда не пожалели об исполнении своих желаний.

* * *

— Так тебя, значит, зовут Пепе, мой милый красавчик? — спросил синьор и потрепал его по коленке потной рукой.

— Да, грандсиньор, — ответил Лучано и скромно потупился.

Про себя он пожелал синьору с его липкими прикосновениями провалиться прямо к Барготу. Ждать оставалось недолго, по расчетам Лучано эта встреча должна была состояться на следующей улице, и Баргот явно заждался!

— И тебе всего шестнадцать? — продолжал допытываться синьор. — Врешь, наверное? Ну, самую капельку, а?

— Если только капельку, грандсиньор, — смущенно отозвался Лучано, на всякий случай не поднимая лица.

— Пару лет уж точно убавил, — усмехнулся синьор, страшно гордый своей проницательностью, и Лучано виновато улыбнулся.

Ну, допустим, далеко не пару. Белокурый парик стоил каждого скудо, заплаченного пожилому молчаливому артефактору, а при его светлых глазах светлые волосы еще сильнее молодят. Вдобавок, легкий, почти прозрачный грим делал кожу Лучано совсем юной, хотя ему и так никто не давал двадцати шести. Разве что по взгляду, но… кто из благородных станет заглядывать в глаза шлюхе, м? То-то и оно…

Поэтому Лучано вполне выглядел на шестнадцать, особенно в цветастой рубашке, нарочно подобранной на пару размеров больше, чтобы плечи казались худыми. Но синьор пусть порадуется своему уму, это полезно. Успокаивает.

Большая карета плавно покачивалась на рессорах. Двое охранников ехали верхом по бокам от нее, бдительно вглядываясь в темноту ночной Верокьи.

Один из них полчаса назад старательно обыскал Лучано, перед тем как пустить его внутрь по вальяжному жесту хозяина. Нашел и забрал небольшой ножик, ничуть не удивившись его наличию, совсем напротив. В портовом районе без ножа не улицу не выходит ни один мужчина старше трех лет и в своем уме, даже те из них, что стоят на Жасминовой аллее с размалеванными мордашками.

Лучано думал, что на всякий случай заберут вообще все: простенький браслет из медной проволоки, медный же сноп колосьев на шнурке — любовно начищенный символ Всеблагой Матери, болтающийся у него на шее под рубашкой, и дешевые резные шпильки из апельсинового дерева, которыми он кое-как заколол растрепанную белокурую копну. Ждал и был к этому готов, но охранник лишь скользнул по его безделушкам равнодушно презрительным взглядом.

— Ну и как же ты оказался на улице, Пепито? — спросил синьор, разглядывая его с жадным блеском в темных глазах навыкате. — Такой славный паренек… Сирота, наверное?

— Да, грандсиньор, — покорно кивнул Лучано, прислушиваясь к цокоту копыт за тонкими шелковыми занавесями. — Меня воспитал один… великодушный человек, а потом… ну, вы понимаете…

— Обычное дело, — скучающе махнул его собеседник пухлой рукой с перстнями. — Ох уж эти великодушные господа.

И снова усмехнулся, поняв недомолвки именно так, как должен был, в меру собственного разумения. Конечно, перед ним один из неисчислимого множества мальчишек и девчонок, подкидышей или сирот, взятых на воспитание, а потом развращенных и отправленных на заработки. Как же иначе? На указательном пальце синьора красовался артефактный перстень с камнем, меняющим цвет от произнесенной вслух лжи, поэтому Лучано не мог врать напрямую, но в этом и не было нужды. Его в самом деле воспитал человек величайшей души!

Синьор снова потянулся погладить его по коленке, и тут Лучано по качанию кареты понял, что они свернули на нужную улицу. Про себя досчитал до трех и мягко отвел чужую руку.

Синьор напрягся, глянул недоуменно, и тут Лучано качнулся вперед, вынимая из волос длинную шпильку. Апельсиновое дерево твердое. Шпилька вошла в темный блестящий глаз синьора с едва слышным влажным звуком, а Лучано прошептал, как хотел заказчик:

— Джузеппе передает тебе привет, старый мерзавец. И желает вечных объятий Баргота.

Не вытаскивая шпильку, он подождал еще мгновение, пока грузный синьор, любитель светловолосых мальчиков и недруг некоего Джузеппе, обмякнет на сиденье, слепо глядя оставшимся глазом в потолок кареты. Вторая шпилька не потребовалась, мгновение, когда душа покидает убитого, Лучано за столько лет научился определять безошибочно.

Дернув ручку, он распахнул дверцу, и внутрь просунулась усатая голова на широких плечах — охранник наклонился прямо с лошади.

— Синьор… — начал он и осекся.

— Он занят и просил не беспокоить, — ослепительно улыбнулся Лучано.

Дернул охранника на себя, добавив ладонью по уху, и выскользнул мимо него на улицу. Одним прыжком оказался в черном провале арки, возле которой остановилась карета. Свернул за нее, бродячим котом взлетел по узкой лестнице, ведущей на крышу, но не вылез на нее, а по карнизу перемахнул на соседнюю. Знакомые пластины черепицы уверенно ложились под ноги, высокие гребни прикрывали его тенью от лунного света. Лучано мог бы промчаться по крышам до конца квартала, а потом без труда перебраться в другой, но замер, притаившись.

Внизу орали, поминая барготово отродье, звали стражу и недоумевали, куда подевался продажный щенок. Перечисляли кары, которым подвергнут, когда поймают, обвиняли друг друга — решительно ничего нового или полезного.

Однако Лучано добросовестно дождался появления патруля, от которого немедленно потребовали поймать мальчишку лет шестнадцати со светлыми волосами, одетого как шлюха, с лицом как у шлюхи, работающего… да шлюхой, разумеется, Баргота вам под одеяло!

Усталый сонный стражник огрызнулся, резонно заметив, что в трех кварталах отсюда этих шлюх разного пола — сотни три на выбор, причем на одной только Жасминовой аллее. И не пойти ли господам самим их половить? Там и светловолосых вдоволь найдется, а уж лет шестнадцати — половина, не меньше, даже те, кто на самом деле старше его бабушки. И всяко от этого будет больше пользы, чем стоять на месте и ждать стражу, которая без того с ног сбивается. Непонятно, за что платил покойник, если при такой бдительной охране его прирезал мальчишка и сбежал от пары всадников, не считая кучера и лакея на запятках.