Отпуск в налив и «стул Наполеона»

Беда нагрянула в последний октябрьский день 1917 года, когда революционные солдаты затащили на воробьевскую «макушку» несколько дальнобойных орудий. И принялись оттуда оголтело лупить по всему, что в цх взбаламученном большевиками сознании казалось связанным с «властью богачей и эксплуататоров». В прицел попали Кремль, городская дума, гостиницы «Метрополь» и «Националь». Тогда же в одночасье и заполыхал на беду оказавшийся близ «боевой позиции» ресторан Крынкина.

Сегодня на бывшем пепелище невысоко выскочил незатейливый общепитовский новодел. Одно время кухня в нем приобрела ярко выраженный кавказский характер. И те, кто тогда орудовал у мангала, говорят, развлекали посетителей рассказом о том, что именно на этом месте, а не на Поклонной горе стоял в 1812 году раскладной походный стул императора Наполеона, сидя на котором он взирал на Москву. И тщетно ожидал, что поверженные русские безропотно принесут ему ключи от своей древней столицы.

Сегодня никто никого здесь долго не ждет. Разве что поторапливает с исполнением заказа. Да и то скрадывая недолгое ожидание бокалом казенного вина («отпуск в налив из графинов по произвольным ценам»), Москва из-под общепитовского «шатра» тоже просматривается. Но уже далеко не вся, а лишь фрагментами, из которых целостную картину можно сложить, лишь включив воображение.

Так что все поменялось. И только, как ни странно, соловьи остались верными себе. Каждый год в конце мая — начале июня они все еще по-прежнему щелкают и заливаются в зеленых кущах Воробьевых гор.

Конечно, для своего времени ресторан Крынкина по части панорамы был вне конкуренции. Однако если касаться центра, то наилучшая картина в начале второго десятилетия XX века открывалась сначала из кафе, а потом и ресторана, у которых было одно и то же название — «Крыша». Оба заведения располагались в одних и тех же стенах одного и того же здания. Точнее, над ним. Поскольку размещались на крыше первого в Москве небоскреба в Большом Гнездниковском переулке, 10. То есть близ Тверской (ныне Пушкинской) площади. Жизнь обоих заведений тоже оказалась недолгой. Но весьма насыщенной. И потому заслуживающей особого рассказа.

Очаг семейный, слегка богемный

Появилась эта точка на карте Москвы в 1912 году — с окончанием строительства самого тогда высокого в городе доходного десятиэтажного дома Нирнзее, прозванного так москвичами по имени его строителя и первого владельца. Для своего времени дом считался ультрасовременным, комфортабельным и был снабжен всеми возможными тогда удобствами. Однако некое неудобство все же изначально присутствовало. В соответствии со своим назначением приносить доход, здание планировалось так, чтобы каждый квадратный метр в нем максимально использовался и окупался. На каждом этаже — длинные, разбегающиеся в стороны коридоры. По сторонам, как в пчелином улье, соты-квартиры. Почти во всех крохотные прихожие и отсутствие кухонь — только ниши, где можно поставить плиту. Питаться предполагалось в общественной столовой, для которой на крыше было построено специальное помещение. Ну а для усвоения пищи духовной отвели подвальные помещения, специально спланированные так, чтобы в них было удобно проводить зрелищные мероприятия.

Жилплощадь, архитектурно лишенная самой возможности обустройства какого-либо домашнего очага и более подобающая для передыха от богемно-тусовочной жизни, привлекла соответствующий контингент. В первой волне съемщиков нескольких сот холостяцких квартир преобладали артисты, кинорежиссеры, антрепренеры, писатели и поэты.

Подвал «плясал», а крыша «ехала»

Исключение составили лишь угловые, с двумя-тремя небольшими комнатами квартиры. Их арендовали кинофирмы.

Первыми своей особой, отдельной от коммунального быта жизнью зажили подвал и крыша. В подвале — с 1915 года и почти на целое десятилетие — поселился популярный, заразительно озорной и веселый театр-кабаре «Летучая мышь» под руководством Никиты Балиева. Так что очень скоро в программке балиевского кабаре появилось объявление: «Дирекция просит публику не отбивать тактов ногами, руками, ножами и вилками, так как дирижер блестяще музыкально образован, знает все виды тактов и получает за это хорошее жалованье…»

На следующий год «такты ногами, руками, ножами и вилками» стали отбивать уже и на окруженной высоким парапетом крыше, куда гостей поднимал отдельный лифт.

На заливаемом там зимой катке самозабвенно кружились на коньках пары. А летом гоняли на ставших вдруг страшно модными роликовых коньках. В тамошней Москве получить такое удовольствие можно было только тут. И нигде более.

Кофеманы, неформалы, экстремаль!

Пробовали нечто подобное сотворить над рестораном «Прага». Но разрешения на то не получили. А если бы и получили, то все равно оказалась бы «пражская площадка» и меньше и ниже. Что же касается небоскреба в Гнездниковском, то пространства наверху было несравненно больше, а горизонт распахивался шире. В 1916 году на его обнесенной высоким парапетом «макушке», как раз в надстройке, где первоначально планировалась столовая, открылась кофейня. С этого момента к прежним завсегдатаям крыши — любителям погулять на высоте, спортсменам и вообще экстремалам — добавилась еще одна категория — посетители кафе. Некую особую группу составляли чистые созерцатели. Но все же в основном кафе облюбовали для своих посиделок литераторы. А из экстремалов больше всех заставляли о себе говорить киношники и акробат, исполнитель уникальных цирковых номеров Виталий Лазаренко.

Деятели кино, правда, больше пугали своими кошмарными замыслами. Могли, например, дать в газете объявление о начале съемок сцены пожара в доме Нирнзее, во время которой загримированные под жильцов каскадеры будут сигать с крыши вниз — на специально натянутые простыни. Однако все объявлением и закончилось.