Лале понимает, что это звучит весьма неубедительно. Он бегло улыбается парню, и тот улыбается в ответ. Лале мысленно велит себе следовать собственному совету. Делай, что говорят. И всегда наблюдай.

Загнанных за ограждение мужчин выстраивают в шеренги. Во главе шеренги Лале за небольшим столом сидит заключенный с изможденным лицом. На нем куртка и штаны в сине-белую вертикальную полоску, с зеленым треугольником на груди. За ним стоит офицер СС с винтовкой на изготовку.

Собираются тучи. В отдалении гремит гром. Люди ждут.

К группе подходит старший офицер в сопровождении солдат. У него квадратная челюсть, тонкие губы и глаза под густыми черными бровями. Форма офицера скромнее по сравнению с формой тех, кто сопровождает его, однако поведение выдает в нем начальника.

— Добро пожаловать в Освенцим!

Лале, не веря своим ушам, слышит эти слова, слетающие с почти неподвижных губ. Его оторвали от семьи, перевозили, как животное, и теперь он в окружении вооруженных до зубов эсэсовцев, а ему говорят: добро пожаловать! Добро пожаловать!

— Я — комендант Рудольф Хёсс. Я — начальник здесь, в Освенциме. На воротах, через которые вы только что прошли, начертано: «Труд освобождает». Это ваш первый и единственный урок. Усердно работайте. Делайте то, что вам велят, и станете свободными. В случае неповиновения будут плохие последствия. Здесь вас зарегистрируют, а потом отправят в ваш новый дом — Освенцим-два Биркенау.

Комендант скользит взглядом по лицам людей. Он вновь начинает говорить, но его слова заглушает мощный раскат грома. Хёсс глядит на небо, бормочет что-то себе под нос, отмахивается от людей и, повернувшись, уходит прочь. Охрана поспешно следует за ним. Топорный спектакль, но пугающий.

Начинается регистрация. Лале смотрит, как к столам подталкивают первых заключенных. Он стоит далеко и не слышит коротких реплик, а лишь видит, как сидящие в робах записывают сведения и вручают каждому заключенному квитанцию. Наконец наступает очередь Лале. Он должен назвать свое имя, адрес, род занятий и фамилии родителей. Изможденный мужчина за столом аккуратным витиеватым почерком записывает ответы Лале и передает ему клочок бумаги с номером. За все время мужчина ни разу не поднимает глаз.

Лале смотрит на номер: 32407.

Он бредет вместе с толпой к другим столам, за которыми сидит другая группа заключенных с зелеными треугольниками на груди, а рядом стоят эсэсовцы. Лале мучает невыносимая жажда, он изможден, но с удивлением замечает, как у него выхватывают тот клочок бумаги. Офицер СС стаскивает с Лале пиджак, отрывает от рубашки рукав и прижимает его левую руку к столу. С недоумением он наблюдает, как сидящий за столом заключенный одну за другой выбивает на его коже цифры 32407. Деревяшка с прикрепленной к ней иглой двигается быстро, причиняя боль. Потом мужчина берет тряпицу, смоченную в зеленых чернилах, и грубо втирает их в ранку Лале.

Нанесение татуировки заняло лишь несколько секунд, но для потрясенного Лале время как будто остановилось. Он сжимает свою руку, уставившись на цифры. Как может кто-то сотворить такое с другим человеческим существом? Неужели остаток его жизни — короткий или длинный — будет отсчитываться от этого момента, от этого числа 32407?

Толчок прикладом винтовки заставляет Лале очнуться. Он поднимает с земли пиджак и, спотыкаясь, входит вслед за прочими в большое кирпичное здание со скамьями вдоль стен. Это напоминает ему гимнастический зал школы в Праге, где он ночевал пять ночей перед путешествием сюда.

— Раздевайтесь!

— Быстрей, быстрей!

Эсэсовец отрывисто выкрикивает команды, которые большинство не понимает. Лале переводит для стоящих рядом, и те передают дальше.

— Оставьте одежду на скамье. Найдете ее на месте после душа.

Мужчины из группы снимают брюки и рубашки, пиджаки и ботинки, сворачивают грязную одежду и аккуратно складывают ее на скамейки.

Лале предвкушает мытье, но понимает, что, вероятно, не увидит больше своих вещей и спрятанных в них денег.

Он снимает одежду и кладет ее на скамью, но его переполняет гнев. Из кармана брюк он достает плоский спичечный коробок — напоминание о прошлых удовольствиях. Украдкой бросает взгляд на ближайшего к нему офицера — тот смотрит в сторону. Лале чиркает спичкой. Это, возможно, последнее проявление его свободы воли. Он подносит горящую спичку к подкладке пиджака, прикрывает его брюками и торопливо встает в очередь к душевым. Через несколько секунд у него за спиной раздаются крики:

— Пожар!

Лале оборачивается и видит, как в попытке выбраться из помещения голые мужчины расталкивают друг друга, в то время как офицер СС пытается сбить пламя.

Он не успел еще добраться до душевой, но уже ощущает дрожь. Что я наделал? Несколько дней он поучал всех вокруг, чтобы не поднимали голову, никому не возражали, и вот теперь сам сорвался и устроил в здании чертов пожар. Нет сомнения, что с ним случится нечто ужасное, если кто-нибудь укажет на него как на поджигателя. Глупо! Глупо!

В душевом блоке он успокаивается, начинает глубоко дышать. Сотни дрожащих мужчин стоят плечом к плечу под струями холодной воды. Откидывая голову назад, они самозабвенно пьют эту вонючую воду. Многие пытаются скрыть смущение, прикрывая руками гениталии. Лале смывает с тела и волос пот, сажу и вонь. Вода с шипением выходит из труб и барабанит об пол. Когда вода перестает литься, двери в раздевалку открываются, и люди без команды подходят к тому, что теперь заменило их одежду, — к старой русской военной форме и ботинкам.

— Прежде чем одеваться, вы должны сходить к парикмахеру, — ухмыляясь, говорит офицер СС. — На улицу — быстро!

И снова мужчины выстраиваются в шеренги. Один за другим они подходят к заключенному, стоящему на изготовку с бритвой. Когда подходит очередь Лале, он садится на стул, с прямой спиной и высоко поднятой головой. Офицеры прохаживаются вдоль шеренги, тыча в раздетых заключенных прикладами, осыпая их оскорблениями и злобно гогоча. По мере того как ему наголо сбривают волосы, он еще больше выпрямляет спину и выше поднимает голову, не вздрагивая, когда лезвие задевает кожу черепа.

Толчок в спину дает понять, что с ним покончили. Он идет в шеренге в душевой блок, где присоединяется к поиску одежды и деревянных башмаков подходящего размера. Вся одежда грязная и заляпанная, но ему удается найти более или менее сносные башмаки, и он рассчитывает, что выбранная русская форма подойдет. Одевшись, он, повинуясь приказу, выходит из здания.

Темнеет. Он долго идет под дождем в нескончаемой шеренге людей. В вязкой грязи ноги с трудом отрываются от земли. Но он продолжает упорно тащиться вперед. Некоторые идут из последних сил или падают на четвереньки. Их ударами заставляют подняться. Тех, кто не может, пристреливают.

Лале пытается отодрать тяжелую промокшую одежду от тела. Кожа чешется и зудит, и запах влажной шерсти и грязи возвращает его в поезд для перевозки скота. Лале поднимает голову к небу, стараясь проглотить как можно больше дождевой воды. Эта вода кажется ему сладкой, она — лучшее, что у него было за много дней. Жажда ослабляла его, затуманивала зрение. Он жадно пьет воду. Сложив ладони чашечкой и причмокивая, исступленно пьет. В отдалении он видит прожектора, окружающие обширную территорию. В его полубредовом состоянии они кажутся маяками — сверкающими, мерцающими под дождем, показывающими дорогу домой. Они зовут: «Иди ко мне. Я дам тебе убежище, тепло и еду. Не останавливайся». Но, пройдя через ворота, на этот раз не несущие никакого послания, не обещающие свободу в обмен на тяжелый труд, Лале осознает: сверкающий мираж пропал. Он просто оказался в другой тюрьме.