сегодня морозно. Снег белый-белый. Был с ребятами в лесу. Когда пришел домой, мне дали бандероль из Ленинграда. Там была книга «Пещера чудовищ» и журнал «Костер». В «Костре» много интересных рассказов. Я очень обрадовался, когда увидел там рассказ о дневниках великих людей.

Потом пошел на базар — сегодня базарный день. Купил шанег и молока. Когда пришел домой, в спальне сидела Викторина (наш директор) и смотрела мои книги. Она сказала, что из меня сделают спекулянта. Наверное, потому, что бабушка прислала мне в посылке немного вещей для обмена на хлеб — ведь того, что дают в детдоме, не хватает. Слова директора меня очень обидели.

Я часто задумываюсь, кем мне быть, но точно никак не могу себе ответить. Особенно мне хочется быть ученым-исследователем или летчиком.

Сегодня вечером опять подмерзает. Нет света, читать нельзя.

9 апреля.

Получил письмо от двоюродного брата, от Бориса, он на фронте. Вот уж ему-то, наверное, по-настоящему трудно. Он ничего не знает о своих — ни о матери, ни об отце. Отец пошел воевать в сорок первом…

10 апреля.

С утра пилил с прачкой дрова. Ходил на почту и к Вадьке. Он дал мне книгу «Таежные походы». Сегодня пришло письмо от бабушки из Ленинграда. Я остался один мужчина в нашей семье, и мне надо стараться учиться лучше, чтобы в дальнейшем помогать бабушке и теткам. (Надо сказать, что готовить хорошо уроки я не люблю и учебой не блистаю.)

Сегодня Таня, наша техничка, сказала, что детский дом в Ленинград не поедет. Если это так, то я, когда сдам экзамены, попробую сам туда как-нибудь добраться. Возьму письма, в которых мне писали, чтобы приезжал, и, если задержат, покажу их. Попрошусь на паровоз, может быть, машинист окажется ленинградцем — тогда обязательно подвезет.

15 апреля.

Я отказался выступать в самодеятельности. Ни петь, ни плясать не умею, да и стыдно как-то. Викторина разбушевалась. Назвала меня чертовым спекулянтом. И потом в канцелярии обзывала по-всякому. Я не могу терпеть, когда меня обзывают. Я ей ответил…»

Гусев задумался. Ему вспомнилось свое полуголодное детство, эвакуация на Алтай. В школе, где он учился, было много детдомовцев. Местные жители, особенно первое время, искоса смотрели на всех эвакуированных. А детдомовцев просто не любили. «Сиротские опять по огородам промышляют», — ворчали они. Детдомовцы обижались на «сиротских» больше, чем на побои. У каждого где-то были родные — у кого на фронте, у кого «под немцем»…

Гусев помнил, как прибегали детдомовцы на уроки зимой. Замерзшие, голодные. В классе к ним тоже относились настороженно. Смотрели свысока, но боялись. Лишь Гусев, да еще две девчонки, из эвакуированных, водили с ними компанию. Делились скудными завтраками, вместе готовили уроки. Потом, года через полтора-два, сдружились все.

Гусев тогда очень переживал за детдомовцев.

И сейчас, читая дневник Антонова, он представил себе его мальчишечьи горести и заботы.

«Интересно, как повлиял детский дом на Антонова? — думал Гусев. — Нередко из детдома такие нелюдимы выходят… Злые, ожесточенные. Особенно если парень за себя постоять не может. Он там такого натерпится! А уж какая ласка, когда у воспитателя их тридцать разбойников».

21 апреля.

Солнечный день. Мы ходили в лес, на Чугайку, жгли костер. В лесу уже и сейчас хорошо. Снег кое-где стаял, пробивается травка. Допризывники стреляли по мишеням. Позвали нас и дали ленинградцам выстрелить по разу. Нашел десять пуль.

Из-за того, что ребята обокрали кладовку, было собрание. Директор говорила много о чем. Читала письмо от воспитанников, из Перми, которые уже выпущены из детдома, о том, как трудно им учиться и работать. Как они теперь ценят детдом… Никто так и не признался. Мне показалось, что Викторина думает на меня. Я краснел и волновался.

23 апреля.

На пульки, которые собрал на Чугайке, выменял у Юрки Попова (сына директора школы) 350 граммов хлеба. Я понимаю, что это очень нехорошо, но есть хочется…

От бабушки получил радостное письмо. Она пишет, что слышала по радио: все детские дома после окончания учебного года поедут в Ленинград. Я очень люблю бабушку, она так заботится обо мне. Я готов на все пойти для нее, и если я жил бы 60 или 70 лет, то отдал 20 лет ей.

Говорят, детский дом переедет в другое здание. Хорошо бы. Я люблю всякие переезды, шум, гам.

9 мая.

Сегодня рано утром ночная дежурная разбудила нас и сказала, что кончилась война! Мне даже не верится. Значит, скоро я уеду домой, все вернутся с фронта, вдоволь будет еды! Было собрание.

Потом играли в лапту. Пришел Вадька, пошли вместе в село. Там был митинг, все радостные, целуют друг друга, а те, у которых кто-нибудь погиб на фронте, плачут.

17 июня.

Выходной. Мы сегодня не работаем. Ходил несколько раз купаться. Вечером — открытие парка. Было гулянье. Произошел ужасный случай. Один шофер выпил и потерял орден. Искал, искал и не нашел. Он обещал 1000 рублей тому, кто найдет орден. Если не найдет, он, наверное, застрелится.

22 июня.

Ходил с Савицким в лес за грибами. С нами ходил и сын военкома Грибов. Наелись земляники. Она уже поспевает. Вовка Грибов все удивлялся, как мы живем в детдоме, а когда я ему рассказал, как мы жили в блокаду в Ленинграде, то он и совсем не поверил. Он живет очень хорошо, каждый день дома пекут свой хлеб, пироги. В день его отец получает 50 граммов масла, а другие не получают совсем.

15 июля.

Наконец-то едем в Ленинград!

Гусев посмотрел в окно. Город пропал в плотном тумане. «Ну и погодка!» — подумал он и стал листать другую тетрадь. Это были записи об учебе Антонова в морском училище в Ленинграде. Вел их Антонов небрежно. Иногда трудно было понять, какая запись к какому году относится.

9 января 1950 года, например, было записано только: «За 13 часов температура +4,4, влажность 45, ветер северный. Сдал последний экзамен — английский. 5».

Терпенья много,

Держи на норд,

Ясна дорога,

И близок порт.

Ты будешь первым,

Не сядь на мель,

Чем крепче нервы,

Тем ближе цель.

Это было записано 17 января. И ниже:

«Заступать дневальным на метеостанцию». Дальше шли пословицы и поговорки. Почти все они были знакомы Гусеву, и только одна из них привлекла внимание: «Не садись под чужой забор, а хоть в крапиву,