– Не мародерствовать! Не грабить! Хорош! Если что, стреляю на поражение! Забирай оружие в трофеи и уходи! – чередовались приказы командира, когда Вольдемар тянул с ноги убитого им юноши сапог.

Собрав трофеи и оружие, партизаны строились во фланг. Шли колонной по целине, по колено в снегу преодолевая сугробы завалов. Через два часа марша переходили реку. Лед проваливался под воду. Вода ледяная, ходу попавшим в заток не дает. Еловый лес поднимался на пригорках обеих берегов реки. Шли по вековым валунам, попадавшимся на пути. Сорокаградусный мороз больно обжигал каждому щеки. Они шли домой на Няндому.

– Не растягиваться! – слышалось приказом во фланг.

По возращению в деревню дрожали, с голодухи ели дохлую конину.

– Хватит есть, пора строиться! – слышался строгой командой голос Ручевского.

После – построение во флаг. И переклички. Он сам лично потом переспросил:

– Кто теперь на боевое дежурство?

– Я! – отзывался голос бойца Матвеева.

– Ну давай, бери пулемет. И дуй за деревню на пост. Шаг влево шаг вправо – расстрел. Прыжок на месте – провокация. Пропустишь противника – пулю в лоб! Задача ясна?

– Оно понятно, – отозвался в строю голос усатого красноармейца.

– Тогда бери на плечо пулемет и иди на пост. Дуй! – поступила последняя команда.

Боец отправился выполнять. Он шел, оставляя следы в сугробе, на окраину деревни; под ногами хрустел снег.

– Теперь другой вопрос: кто плохо воевал, мародерствовал на выходе из боя? Молчим… Сегодня я расстреляю троих. Нравоучение. Ты, ты и ты, – эхом прозвучало в воздухе.

Выбрав тройку первых попавшихся бойцов, он разрядил обойму.

– Ух, ух, ух! – выкрикнул с эхом каждого выстрела Вольдемар.

– Так будет с каждым, кто не захочет или не сможет справляться со своими боевыми обязанностями, – слышалось на посошок строгое боевое предостережение командира. – Разойдись, – слышалось потом.

Люди походили по домам, скрипя зубами от голода, ложились мертвыми и усталыми на лавки и печи. В темной избе на ночь с вечера зажглись керосинки.

– Давай продолжать игру в партию шахмат, – Николай уже на поле боя Ручевского. – Тура то какая, боевая, черная. Будем громить беляков… Шах, – сделал шах Надкин Ручевскому.

– Я закроюсь конем. Видишь – все подступы к королю надежно защищены, – глядел на доску командир отряда. – Дров нет, топить нечем избу. Сегодня я расстрелял троих человек. Завтра еще расстреляю, если воевать по-настоящему, боевому, не будут.

– Если всех расстреляешь, то с кем воевать будешь?

– С тобой. Берданку возьму и повоюю, – ответил Ручевский Николаю и двинул вперед фигуру. Уснул храпом, не дожидаясь окончания партии.

– Прикажи бойцам разобрать сарай на дрова, вот и дрова будут, – двинул в свою очередь Николай офицера и взял командирскую туру. На этом партия завершилась.

Утром прибежал в село посыльный с криками: «Белые баб, стариков, ребятишек в опале вперед себя в сторону деревни погнали! Давай, давай, давай!» – кричал на чистивших берданки бойцов посыльный.

– Что случилось?

– Заложников гонят толпу, – ответил на вопрос Ручевского посыльный.

Ручевский схватился за наган. Толпа с берданками бежала на околицу села, занимая позиции.

– Стреляй по ним, стреляй! – давал команду пулеметчику Ручевский.

– По бабам и детишкам не буду, не мое! – отказался от боя по заложникам лежавший на точке за пулеметом боец Матвеев.

«Бух, бух», – двумя выстрелами из нагана без разговора закончил разговор Ручевский: убил пулеметчика.

– Давай я их постреляю, – залег за пулемет Вольдемар.

– Давай! – крикнул добром Ручевский.

«Тра-та, тра-та, трата – а», – успел нажать на педаль Володя. Очередь пулями полетела по воздуху в сторону заложников. Земля умылась малой кровью, пали несколько человек.

– Не стреляй, погоди, не стреляй! Заложники, ложись! Выведем заложников из войны! Давай на землю, – оставшиеся в живых мирные люди.

Володя уже стрелял. Бил по идущим на ногах цепям противника. На земле было холодно, бой был жаркий.

* * *

Слухи о наступлении англо-американских войск и белогвардейцев вдоль Мурманской железной дороги быстро распространились по Олонецкой губернии. Скоро слух подтвердился. Петрозаводск объявлен на военное положение. На всех дорогах были поставлены заставы, каждый член губкома уходил вооруженным винтовкой на боевое дежурство от шести вечера до двух ночи. Спать приходилось не дома, а в караульном помещении, там, где наступал свободный час. По тревожному гудку металлургического завода вьюжной зимой 1919 года собирались на митинг около губисполкома трудящиеся губернии, слушая горячие речи Петра Анохина, Василия Парфенова. Белая армия и английский экспедиционный корпус стояли у стен Сегежи.

Петруха Анохин рассказывал, как воевал наш товарищ Спиридонов, заняв с полком окопы на северном берегу реки. Несколько на льду, но дружные залпы сидящих в окопах товарищей не давали ни малейшего шанса переправиться неприятелю на южный берег. Потом был бой у Утозера, где был ранен товарищ Спиридонов.

Николай Надкин приезжал в Петрозаводск в мае 1919 года в качестве покупателя для отправки добровольцев на Пудожский фронт. На следующие сутки после прибытия на пристани гремел духовой оркестр. Говорились речи. Женщины махали на прощание отплывающему маленькому судну рукой. Пароходик плыл на Семеново, в открытое озеро. Лед еще где-то оставался у берегов, холодная волна несла пароход к восточному берегу мимо остававшихся в весеннем снегу остров.

Николай Надкин обратил внимание на оказавшегося в комсомольском взводе самым молодым по возрасту юношу. Солдатский ремень на худом туловище паренька оказался широким. Винтовка – длиной похожа на шест. Он крепко стоял на палубе, держал боевое оружье в руке.

По прибытии на фронт отряд Дорофеева пошел на Римскую. Убило командира. Взвод комсомольцев дал слабину. Паренек поднял бойцов в атаку. Пуля пробила юному солдату сердце.

Потом Николай Надкин узнал имя юного героя, звали его Саша Верден.

* * *

Май 1919 года в столице Заонежского полуострова, в деревне Шуньги Повенецкого уезда Олонецкой губернии дарило с самого первого дня месяца теплые золотистые нити ласкавшее пахотные поля, поднятое высоко в безоблачные небеса солнце. С утра до вечера птица облетала леса, будя ранним настойчивым криком в белой ночи спящие островные леса. Накануне восстания Филин сидел на сундуке в маленькой душной комнате, вдумчиво молчал, вытягивая в воздух дым сигары.

– Не пойдут мужики в Красную армию на мобилизацию, по лесам прячутся в суматохе, а служить большевикам не хотят. Они пойдут под меня, – говорил сам себе Филин мысль вслух.