Что заставляло, например, святых мучеников Севастийских отказаться от малозначащего для них обряда — и от своей собственной жизни? Им предлагалось только принести на треножник вина и мяса, а они предпочли умереть одной из самых ужасный смертей: истаяв от судорог и боли в ледяной весенней воде. Вряд ли все сорок человек были подвержены одного рода безумию. Скорее, у всех был один опыт — христианский опыт будущей жизни. Стоя в ледяных волнах горного озера, мученики относились друг к другу с крайней предупредительностью и заботой: поддерживали ослабевших, согревали друг друга телами и дыханием. Самое главное, не прекращали молитвы к Христу. Непонятно для современного человека, зачем они поступали так. Не проще ли сохранить жизнь, чтобы потом иметь возможность верить так, как хочется. Не вся ли вера есть вера в Бога? Или, если решили умереть, не напрасны ли все их заботы друг о друге? Оказывается, нет. И отказ от обряда почитания идолов, и ледяные воды Севастийского озера мученики воспринимали как божественные двери, как переход к той самой новой жизни, ради которой человек приходит в этот мир и потом уходит из него. Это ощущение наполняло их последние часы, да и всю жизнь, сквозь эти часы, да и нашу жизнь наполняет особенным смыслом. Оказывая помощь друг другу, мученики помогали и нам, находящимся часто в недоумении и расстройстве. Поддерживая друг друга, они поддерживают и нас. Думаю, Божественным наитием им было открыто, что значит их поступок, и потому они стремились — действительно добровольно, — совершить его.

Забота человека о человеке может привести к христианству, она похвальна сама по себе, но ей многого недостает. Как, например, полностью выстроенному дому недостает крыши или фундамента. Такой дом невозможно представить. Не вся забота человека о человеке есть забота христианская, то есть приносящая пользу обоим: тому, кто заботится, и тому, о ком заботятся. Тысяча, потраченная на цветы для алтаря, меньше огорчения родных. Можно покупать огромные свечи целыми пучками, и при этом, приходя в храм, думать только о денежных делах. Можно подавать милостыню надменно, как фарисей в евангельской притче отделял десятину от своих доходов. И тогда нищий, которому подали, поступит справедливо, бросив поданные монеты на землю.

Сохранилось такое предание из времен Великой Отечественной войны. Старец, иеросхимонах Леонтий Черниговский, выслушав речь одной своей духовной подопечной, заметил:

«Есть-то все можно, только людей нельзя». Подопечная хвалилась воздержанием от скоромной пищи, но своеобразно: сетовала на то, что много ест. При этом была недовольна своей снохой, постоянно ее упрекала, порой и без причины. Вот эти упреки, мелкие обиды и есть настоящее «людоедство» с христианской точки зрения. «Бог на кресте заповедал нам жалость, а зубоскальства не заповедал», — вторит черниговскому старцу писатель Венедикт Ерофеев. Это один из самых первых уроков святости: желая сделать доброе дело, человек должен хорошо подумать, а не обидит ли он другого человека.

Мария Египетская и Алексий, человек Божий. Икона XVII в.

Читая жития святых, наблюдаем, что их подвиги как бы сливаются в один. Потому что вся жизнь святых похожа на один день. Не потому что она однообразна или до скуки разнообразна, а потому что последовательна. Каждый час их жизни связан с новой жизнью: «аз сплю, а сердце мое бдит». Сверхъестественные, или, как теперь говорят, супернатуральные, качества святых возникали из постепенного развития в себе этих качеств, из практики действий, повторяемых каждый день. Так что христианских святых можно назвать и денди, — для того чтобы представить земную часть их жизни. Джордж Браммелл никогда не обедал в три часа пополудни, но его трапеза почти всегда была приправлена пылью суеты. Антоний Великий никогда не вкушал пищи до захода солнца, зато он вкушал свой хлеб вместе с неведомыми Браммеллу сотрапезниками. Святость рождается из росы ежедневных действий: молитвы, распорядка дня — и множества освященных добродетелью привычек, которые не являются «заменой счастью», а к нему приводят. В какой-то момент привычки теряют свое значение: тогда, считают святые, человека осеняет крыло праведности.

«Некоторые подвижники… определяют… добродетель как некую „красоту“, нечто „прекрасное“, „художество“, „соразмерность“ во всем, „середину“, в противоположность пороку, который есть безобразие, неумеренность, излишество». (Еп. Варнава (Беляев). «Основы искусства святости», том 3, стр. 242).

Слово гармония для современного человека ассоциируется прежде всего с музыкой, музыкальным строем. Строй уже предполагает организованность, последовательность, даже иерархичность.

«Все добродетели хороши, но надобно, чтобы они имели и голову, и ноги, подобно телу; и как телу нельзя быть без головы и ног, так и им. Ноги добродетели — смиренномудрие; а голова — любовь. Совокупность добродетелей можно еще уподобить колонне, которой основанием служит смиренномудрие и верхом (капителью) любовь, которая есть престол Божий. Под любовью находятся благоутробие, сострадание, милостивость, щедродательность, незлобие, великодушие, благотворительность и человеколюбие, которые вместе с нею делают человека богом по благодати. Окрест же смиренномудрия стоят послушание, терпение, признание человеческой немощи, благодарение Богу за все, все почитая благодеянием…» (Симеон Новый Богослов. Слова).

Конечно, многие из употребленных отшельником XII века слов, да еще в архаичной форме, сейчас малопонятны, но музыка высказывания внятна любому человеку. По сути, в приведенной цитате изображен совершенный человек, в котором «все прекрасно». Как видим, христианская мысль не противопоставляет себя античному культурному наследию, а наоборот, вбирает его лучшие мысли.

«Церковь есть бытие в отношениях» — эта мысль философа и поэта Сергея Аверинцева наиболее точно характеризует сущность христианского бытия. Человек в церкви ощущает себя окруженным множеством связей, хочет он этого или нет. Это ощущение семьи, рода, усыновление Богу. Оно, конечно, наполняет все существо, но порождает и обязанности. Христианин самым своим рождением во Христе обречен на жертвенный путь.

О конкубине (возлюбленной) римского императора Коммода (II век по Рождестве) Марции говорили, что она была христианкой. Действительно, Марция воспитывалась в окружении христианских пресвитеров, но насколько она сама принадлежала церковному собранию, сведений нет. В то время христиане только получили возможность исполнять свои обряды, только появились первые похоронные коллегии, под вывеской которых совершались христианские моления и сборы взаимопомощи. По законам Римской империи каждый народ имел право на свою «похоронную коллегию». Христиане, таким образом, получили статус народа, этноса. Насколько Марция входила в какую-либо из коллегий, неизвестно. Но известно, что она ходатайствовала перед императором об освобождении христиан-ссыльных, и добилась их возвращения из места ссылки — с острова Сардиния. Причем не сохранилось сведений, что Марция ходатайствовала и за других ссыльных.