Он кладет мне руку на плечо. Наклоняется и целует в лоб. На секунду снова становится моим папой. Как я буду вспоминать этот поцелуй! Потом папа смотрит на меня. Глаза у него так и горят от решимости.

— Послушай, сынок, — произносит он, — мне некогда все тебе объяснять. Все, что ты думаешь, — неправда. На самом деле все наоборот. Я тебе не отец. Мама тебе не мать. Друзья и одноклассники нужны были для того, чтобы спрятать тебя в толпе. Они идут по жизни бесцельно. А у тебя есть цель. Ты — наш маяк надежды. Ты должен жить. А сюда сейчас придут тебя убивать.

Он стреляет. Широкий стремительный след трассирующей пули. Или не пули. Нет, наверное, все-таки не лазер. Так или иначе — из дула вырывается что-то огненное, свистящее и смертоносное.

— Беги ищи катер, — приказывает папа. — Я их задержу. Убегай. Это твое предназначение!

— Никуда я не побегу, и ты меня не заставишь! Забудь!

Он смотрит на меня.

— Спорить некогда.

Опускает пистолет.

И отстреливает себе ногу! Специально! Я вижу, как у него перекашивается лицо, он дергается и едва не падает. Пальцев на ноге у него нет. Полступни как не бывало. Кровь. Кости. Папа снова смотрит на меня и поднимает дуло к виску.

— Следующим выстрелом я вышибу себе мозги. Хочешь на это посмотреть или все-таки побежишь?

Я отшатываюсь. Сам не знаю, что делаю. Голова идет кругом от страха и растерянности.

— Беги! — стонет папа. — Я тебе всю жизнь твердил, что не надо выпячивать свои таланты. А теперь они все тебе пригодятся. Беги, спасайся, мальчик мой, беги быстрее ветра. Вот, возьми!

Он дает мне длинный нож.

Чей-то выстрел взрывает землю у нас под ногами. Камень испаряется. Папа стреляет в ответ.

Я бегу. Что я умею прекрасно — так это бегать. Бегаю быстрее всех в классе. В параллели. В школе. В городе. В графстве. Бегу под гору, локти мерно ходят, ноги колотят землю, а за спиной слышны выстрелы и, кажется, пронзительный крик боли. Папа? Не думай. Беги.

Через кусты.

Оскальзываясь на валунах.

Тормозя на песчаных откосах.

По такому склону не проехать даже мотоциклу.

На берег Гудзона.

Два часа назад я обнимался с Пи-Джей, а река была романтической декорацией. А теперь я бегу по глинистому берегу и вязну в двухдюймовом слое ила.

Смотрю назад. На склоне — огонь.

Смотрю вперед. Причал Джейка. Темно и тихо. Пробираюсь впритирку к ограде. Наверху колючая проволока. Перепрыгиваю и ни за что не зацепляюсь. Ночные волны баюкают лодки. О пристань бьются барашки. Плещется при луне рыба.

У меня за спиной кто-то перепрыгивает через ограду. Черная фигура. Еще одна.

Пробегаю мимо пирса номер один. Номер два. К третьему. Пирс длиной пятьдесят ярдов. Половина футбольного поля. Делаю бросок. Сегодня день голов. Бегу быстрее ветра. Так быстро никто не может.

Черная фигура бежит быстрее. Догоняет. Мимо уха свистит серебряный клинок. Метательный нож? В самом конце пирса вижу черный катер. Изящное суденышко. Создано для скорости. Прыгаю на палубу. Бегу к водительскому сиденью. Срываю подушку. Ключ. Вставляю. Завожу. Оглушительный рев. Мощная оказалась скорлупка! Катер дергается. Замирает. Я забыл отдать швартовы.

Черная фигура прыгает на меня с пирса. Полощется на ветру черный плащ. Летит на меня. Что это — зубы или когти? Некогда разбираться. Пригибаюсь и поднимаю над головой нож, который дал мне папа. Один сильный удар. Тошнотворный тупой звук. Нож проткнул человека-нетопыря. Я в ужасе опускаю руку, и тварь соскальзывает с клинка, падает в реку, и Гудзон ее проглатывает.

Это меня радует. А не радует то, что по пирсу бегут еще несколько черных фигур. Перерубаю швартов ножом. Прыгаю на водительское сиденье. На меня летят две черные фигуры. Выпрямляюсь и бросаю в них нож. Рев мотора. Катер рвется от берега. Снова оглядываюсь. Две черные фигуры сталкиваются друг с другом над водой, теряют равновесие и шлепаются вниз. В воду. Остальные темные фигуры толпятся на краю пирса, словно раздосадованное воинство злых сил.

У меня все получилось. Только непонятно — почему? И зачем? Куда я плыву? Все, что я люблю, — все осталось позади. Я вывожу катер на середину реки и направляюсь на юг.

Я прячу лицо в ладони. И оплакиваю отца, и мать, и Пи-Джей, и ребят из команды, и все, что у меня было, но чего теперь нет и никогда уже не будет.

Полночь. Я совсем один. Совсем — значит совсем. Еще никто на свете не был настолько одинок. Только катер. Только Джек. Час назад меня волновало целомудрие Пи-Джей. Теперь я лишился всего. И не знаю ничего. «Я тебе не отец, — сказал папа. — Мама тебе не мать. Твои друзья тебе не друзья. Ты не такой, как все». Полнейшая чушь. Бредятина. Безумие. Должно бы быть. Если бы не…

Если бы те люди не приехали тебя убивать. На мотоциклах. Они стреляли из пистолетов. Папа отстрелил себе ногу, чтобы заставить тебя бежать от них. И то, что они приехали, доказывает, что все это правда. Так ведь? Так.

Но это же не может быть правдой. Восемнадцать лет нормальной жизни не могут лгать. Только вот такой ли нормальной была эта жизнь? Я всегда был чуточку крупнее всех. Чуточку быстрее. Гораздо сильнее. Без ложной скромности скажу, что и самую малость умнее. Даже умнее Пи-Джей, честно говоря, а она — лучшая ученица в школе.

А если ты умнее Пи-Джей, почему ты сам — не лучший ученик, а, чучело?

Потому что этого не хотел папа. Он говорил — ни к чему стремиться к совершенству. «Рекорды нам не нужны. Не надо становиться круглым отличником. Тебе ничего не нужно доказывать. Иначе тебя не будут любить. Не заносись. Лучше получать нормальные оценки и ладить со всеми, чем быть блестящим учеником и всех раздражать».

Никогда не понимал, в чем тут соль. Никогда. Но если у тебя такой замечательный папа, как у меня, будешь слушать и слушаться.

Теперь я все понимаю. Дело было не в этом, да, папа? Теперь, когда, так сказать, отступать некуда, давай поговорим начистоту. Я не могу на тебя сердиться. Я практически уверен — ты только что заплатил жизнью за мое спасение. Но дело было не в том, чтобы мне никто не завидовал. Это просто благовидный предлог. Дело было в том, чтобы меня никто не заметил. Дело было в том, чтобы не выигрывать олимпиады по физике и соревнования по легкой атлетике. Не привлекать к себе лишнего внимания. Не попадать в газеты и не мелькать по радио и телевизору.

Потому что меня искали.

Кто? Не знаю.

Почему эти люди хотели убить меня? Меня, Джека Даниэльсона? Симпатягу, с какой стороны ни взгляни? Не знаю.

Но — хотели. И вот что скверно. Они начали охотиться на меня не сегодня — они искали меня уже давно. Они искали меня уже тогда, когда я был в третьем классе и папа сказал, чтобы я не выигрывал школьный конкурс грамотеев, потому что победитель должен был поехать на всеамериканскую олимпиаду по правописанию. «Неужели ты хочешь быть ходячим орфографическим словарем? — смеялся папа. — Уступи кому-нибудь эту честь, сынок».