— Padre divino, — начинается молитва в мрачном унисоне. — Que nos bendiga у nos proteja en su amor…

Я отключаюсь от молитвы и смотрю на затылки тех, кто впереди меня. Все головы сосредоточенно опущены. Или просто опушены. Я нахожу глазами Аделину, которая сидит на шесть рядов впереди и чуть правее меня. Она стоит на коленях и пребывает в глубоком отрешении. Ее темно-русые волосы сплетены в тугую косу, которая ниспадает до середины спины. Она ни разу не поднимает глаз, не пытается найти меня взглядом в задней части зала, как делала это в первые несколько лет, чтобы обменяться только нам понятными легкими улыбками в знак признания нашей общей тайны. Мы все еще делим эту тайну, но Аделина вроде как перестала признавать ее. Со временем как-то так случилось, что наш план — выждать, пока мы наберемся достаточно сил и убедимся в безопасности, чтобы уйти, — сменился желанием Аделины просто остаться здесь. А может, это желание продиктовано страхом.

До новостей о Джоне Смите, о которых я сразу же рассказала Аделине, мы уже несколько месяцев не говорили о своей миссии. В сентябре я показала ей свой третий шрам — третье предостережение о том, что еще один Гвардеец умер, и мы с ней стали на шаг ближе к тому, что могадорцы начнут охотиться на нас и убьют. Она повела себя так, словно ничего не случилось. Словно это не означает того, что, как мы обе знаем, это означает. А услышав новости о Джоне, она только закатила глаза и велела мне перестать верить в сказки.

— En el nombre del Padre, у del Hijo, у del Espíritu Santo. Amén, — произносят они, и с этой последней фразой все находящиеся в зале крестятся, в том числе я, чтобы не выделяться: лоб, пупок, левое плечо, правое плечо.

Я спала и во сне бежала по склону горы, разбросив руки в стороны, как будто была готова взлететь, когда проснулась от боли и свечения у щиколотки, которую опоясал третий шрам. Свет разбудил нескольких девушек в комнате, но, по счастью, не дежурную сестру-монахиню. Девушки подумали, что у меня под одеялом журнал и фонарик и я нарушаю режим. Девушка с соседней кровати, обычно отличающаяся спокойствием шестнадцатилетняя Елена с черными как смоль волосами, которые она часто покусывает, когда разговаривает, запустила в меня подушкой. Кожа у меня на щиколотке начала пузыриться, и боль была такой сильной, что мне пришлось закусить край одеяла, чтобы не закричать. Я не могла удержаться от слез, потому что где-то погиб или погибла Третья. И теперь нас осталось шестеро.

Сегодня я выхожу из церкви вместе с остальными девушками и направляюсь в спальню, где ровно расставлены спаренные скрипучие кровати, но в голове у меня зреет план. Чтобы компенсировать жесткие кровати и могильный холод в комнатах, белье у нас мягкое и одеяла толстые — единственная дозволенная нам роскошь. Моя кровать стоит в углу, дальше всего от двери. Это самое спокойное место и самое желанное: я долго до него добиралась, перемещаясь с кровати на кровать по мере того, как их освобождали уходившие из монастыря девушки.

Когда все улеглись, свет выключается. Я лежу на спине, глядя на проступающие неровные очертания высокого потолка. Иногда тишину нарушает чей-то шепот, за которым сразу следует шиканье сестры-надзирательницы. Я не закрываю глаза, терпеливо дожидаясь, пока все уснут. Через полчаса шептания прекращаются, слышно лишь тихое дыхание спящих, но я пока решаю не рисковать. Слишком рано. Проходит еще пятнадцать минут — по-прежнему тишина. Я больше не могу терпеть.

Затаив дыхание, я тихо спускаю ноги с кровати, прислушиваясь к ровному дыханию Елены, которая спит рядом. Мои ступни нащупывают ледяной пол и тут же начинают мерзнуть. Медленно, чтобы не скрипнула кровать, я встаю и на цыпочках иду через всю спальню к двери. Иду медленно и осторожно, чтобы не задеть кровати. Я добираюсь до открытой двери и бегу по коридору в компьютерную комнату. Подвигаю себе стул и нажимаю кнопку пуска.

Я нервничаю, пока компьютер запускается, и поглядываю в коридор — не идет ли кто следом за мной. Наконец я набираю веб-адрес, экран белеет, а потом в середине страницы появляются два изображения, окруженные текстом с жирно набранным заголовком, который еще смазан и не читается. Теперь две картинки — что же изменилось с того времени, как я в прошлый раз пыталась открыть эту страницу? Потом, наконец, страница загружается полностью.

Международные террористы?

Джон Смит с квадратной челюстью, взъерошенными русыми волосами и голубыми глазами занимает правую сторону страницы, а его отец — или, скорее всего, Чепан — правую. Это не фотографии, а черно-белые карандашные рисунки. Я пропускаю то, что уже знаю — разрушенная школа, пять трупов, внезапное исчезновение — и вот она, новая информация:

Неожиданный поворот. Сегодня следователи ФБР предположительно обнаружили оборудование профессионального фальшивомонетчика. Несколько механизмов, обычно используемых для изготовления документов, были найдены в тайнике под полом в хозяйской спальне в доме, который снимали в городе Парадайз, штат Огайо, Генри и Джон Смиты. Это наводит следователей на версию об их возможной связи с терроризмом. Переполошившие местное население Парадайза, Генри и Джон Смиты теперь рассматриваются как угроза национальной безопасности и подлежат розыску. Следователи обращаются за любой информацией, которая поможет установить их местонахождение.

Я снова прокручиваю экран, чтобы посмотреть на изображение Джона, и, когда мы встречаемся взглядами, мои руки начинают трястись. Его глаза… даже на этой зарисовке они кажутся знакомыми. А откуда еще я могу их знать, как не из растянувшегося на год путешествия с Лориен на Землю? Теперь никто не сможет меня убедить, что он не один из шести оставшихся Гвардейцев, выживших в этом чуждом мире.

Я откидываюсь на спинку стула, сверкая глазами. Как бы я сама хотела отправиться на поиски Джона! Конечно, Джон и Генри Смиты могут ускользнуть от полиции — они прячутся уже одиннадцать лет, так же, как мы с Аделиной. Как я могу рассчитывать отыскать его, когда на его поиски поднялся весь мир? Разве может кто-нибудь из нас надеяться, что мы воссоединимся?

У могадорцев везде есть глаза. Я не знаю, как они отыскали Первого и Третьего, но уверена, что Второго они засекли из-за записи в блоге, которую он или она написала. Я увидела запись, а потом пятнадцать минут сидела и думала, как ответить, чтобы себя не выдать. Сообщение было туманное, но для тех из нас, кто его видел, вполне ясное: «Девять, теперь восемь. Остальные, вы здесь?» Его поместил некто, назвавшийся Вторым. Мои пальцы оказались на клавиатуре, и я набрала короткий ответ, но не успела я нажать кнопку отправки, как страница обновилась, — кто-то опередил меня с ответом.

«Мы здесь», — было сказано в нем.

У меня отвисла челюсть, я в полном шоке уставилась на экран. От двух этих коротких записок во мне поднялась волна надежды, но, пока мои пальцы набирали другой ответ, мои ступни начали светиться ярким светом, а до ушей донеслось шипение горящей плоти, а потом сразу нахлынула жестокая боль — такая сильная, что я упала на пол и корчилась в агонии, сдавленным криком призывая Аделину и прикрывая руками лодыжку, чтобы больше никто ее не увидел. Когда Аделина пришла и поняла, что случилось, я указала ей на экран. Но он был пуст: оба сообщения были удалены.