— Правду.

— Об чем?

— Зачем к сторожке побежал? — быстро спросил Юрий Григорич.

— Почему побежал? — спохватился Иваныч.

— Сам так сказал.

— Не так выразился. Пошел, имелось в виду.

— Зачем?

— Спросить, мож надо чего?

— И…

— Вошел, а они мертвые…

— Зачем людей убил?

— Юрка, ты чего? — Старик горестно всплеснул руками.

— Тогда не ври.

— Дык я же и говорю…

— Иваныч, ты, откуда бы ни шел, так или иначе мимо окна сторожки не проскочишь. Ты обязательно бы заглянул. И увидел бы, что они мертвые, еще с улицы.

— Я в окно не заглядывал. — Дед порылся в кармане телогрейки и достал еще одну папиросу.

— А должен был заглянуть. И постучать. Вдруг спят? Нет?

— Нет, — отвернулся Иваныч.

— Давай, давай, рассказывай.

— Я не сумасшедший, Юрка, — с вызовом заявил старик и крутанул левый ус так, что он встал дыбом.

— Ну так кто спорит-то? — подбодрил с крыльца Юрий Григорич.

— Короче говоря, так, — резанул ладонью Иваныч. — Иду, а она там, за забором, со стороны кладбища стоит…

— В четыре часа ночи?

— Ну! Я поначалу к ней: кто, зачем? А как разглядел — бегом обратно.

— Что она там делала-то, в такой час на кладбище?

— Сказать по совести, ей там самое место.

— Да?

— Да. Это бабка была твоя, Юрий Григорич. Ульяна. Которую мы там и похоронили.

Замолчали глубоко, надолго. Шумел дождик. Табачный дым клубился вокруг лампочки, и бился в дыму одинокий крупный комар. Старик зябко передернул плечами, повернулся и решительно…

…потому что другого объяснения нет! — хлопнул по столу капитан Сапегин, и часы на запястье весело блеснули.

Было это поздним вечером. Гудящий свет люминесцентных ламп давил на глаза, бликовал на протертом до дыр линолеуме в кабинете участкового уполномоченного. Висел над столом портрет президента Ельцина, и капитан Федоров нет-нет, да и косился на него: вовремя не сменил, теперь уже поздно — Сапегин заметил и даже замечание сделал. Хмурился участковый, выслушивая версию следователя: логично выходило у него, складно. Сапегин сидел за столом, а хозяин кабинета расхаживал перед ним из стороны в сторону: от шкафа с папками и книгами до журнального столика с электрочайником и чашками.

— Но даже если и так, то почему все четверо ра-зом задохнулись? — нападал Федоров.

Участковый был толст и низок, с мясистым загривком, практически без шеи. Густые волосы коротко стрижены. Пухлые губы и нос картошкой делали его похожим на Карлсона из советского мультфильма — он сам это прекрасно осознавал, поэтому к закономерно приставшей кличке относился с пониманием. Хотя теперь, когда давно перевалило за сорок, Карлсон из участкового получался весьма потрепанный жизнью.

— Володя, они печь топили? — Сапегин нисколько не горячился, осознавая свою правоту.

Капитан Сапегин внешне был полной противоположностью Федорова: худой, высокий, лысый. И поэтому спор двух этих людей со стороны выглядел весьма естественно, даже закономерно: чего еще ждать от противоположностей? Участковый долго подбирал ему соответствующий персонаж из кино — казалось, что Сапегин отчетливо похож на кого-то, но сравнение постоянно ускользало… И вот сегодня утром внезапно осенило: да просто вылитый Кальтенбруннер из «Семнадцати мгновений весны», только с бритым черепом.

— Топили! — согласился участковый. — Но в одном из двух помещений. Дверь между ними закрыта была.

— Отравление угарным газом подтверждено?

— Предварительно.

— Все. Что тебе еще надо?

— Икону мне надо.

— У сторожа она. У Томина.

— Гениально! У него ключи от церкви и без того были. Он эту икону мог украсть сто раз.

— Узнал от приехавших специалистов истинную цену — вот крыша и поехала от жадности.

— Знаешь, сколько ему лет?

— Ну правильно, решил перед смертью гульнуть на полную. Или в наследство передать.

— Нет у него никого.

— Не все так просто, товарищ капитан. Ты ведь знаешь, что он на старости лет пытался усыновить ребенка из вашего местного детдома?

— Ну, знаю, — недовольно скривился Федоров.

— Комиссия ему отказала?

— Да не было никакой комиссии. Сказали: не суйся — и все дела.

— А что так? — ехидно сощурился Сапегин.

— Да вот так вот…

Федоров отошел к окну. Стекло четко, во всех подробностях отражало обстановку кабинета, а улицу, наоборот, размывало, корежило в потеках дождя. Смутные образы: деревья, фонари, низкие тучи, похожие на грязное стеганое одеяло — как на картинах импрессионистов. Поздно уже, совсем ночь. Стоянка перед сельсоветом вся в лужах, и одинокая «девятка» следователя Прокуратуры Сапегина у бордюра. Упрямая осень в этом году, ранняя, тягучая, как затяжная болезнь. Раскисла от непогоды земля, даже в редкие солнечные дни не просыхает. И к утру опять поднимется липкий туман. За спиной Федорова торопились-тикали старые часы в массивном деревянном корпусе. Их отражение суетливо поблескивало качающимся маятником. Нашел на свалке, починил, повесил в кабинете: раз в полчаса тоскливо бьют, отсчитывая время жизни. Не переубедить Сапегина, будет мурыжить Томина до упора, пока не надоест. А Иваныч… характер у него сложный, мягко выражаясь — чего-нибудь учудит в отместку. А деревня без Иваныча будет совсем уже не та…

— Томин этот вообще-то, как я понял, тип еще тот, — будто подслушал мысли коллеги Сапегин.

— Откуда такая информация? — развернулся от окна Федоров.

— Навел справки.

— Федькин тебе наябедничал, — брезгливо протянул участковый. — Справки он навел!

— Ну так и что? Он председатель, он знает. Жаловался, что Томин уже второй год угрожает его взорвать. Между прочим, противотанковой миной. Был такой сигнал?

— Откуда у старого алкоголика противотанковая мина, товарищ капитан?

— Так он танкистом в войну служил.

— Служили мы с тобой. Он воевал.

— Вы не родственники? Чего ты так за него вступаешься?

— Володя, ему девятый десяток. Дай старику помереть спокойно.

— Я сюда приехал не над стариками измываться, а преступление расследовать, — резонно возразил Сапегин. — С меня тоже спрашивают. И пожестче, чем я с него.

Федоров снова отвернулся к окну. По пешеходной дорожке, отгороженной от шоссе рядом ободранных тополей, медленно перемещалась шаткая фигура. Дорога вела со стороны круглосуточного магазина. Никого из знакомых в пьяном Федоров не опознал. Фигура, опасно накренившись, зависла над лужей, кое-как выправилась, но спустя пару метров споткнулась и рыбкой нырнула в канаву. Надо будет по дороге домой пнуть, попробовать разбудить. Зимой бы замерз насмерть… Капитану Федорову пришлось прошлой весной одного такого оформлять. Труп нашли на лесной опушке, в стаявшем сугробе. Участковый поморщился от воспоминания: когда он приехал, на лице «подснежника» задорно чирикали и резвились снегири — птицы ковырялись в бледных заледеневших глазах.