Своим появлением в России она обязана (или Россия обязана ее появлением) Елизавете Петровне. Дочь Петра была первой, кто женил наследника престола на немецкой принцессе, установив традицию, которая до конца царствования Романовых была нарушена лишь однажды.

На самом деле первым, как и во всем, был ее батюшка, Петр Великий. Ведь это он женил своего сына Алексея на немецкой кронпринцессе Шарлотте, внучке герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского Антона Ульриха. Но первая немецкая принцесса, ставшая женой одного из Романовых, прожила в России так недолго (она умерла после тяжелых родов через четыре года после приезда в Петербург), что не оставила заметного следа в русской истории. Только одно, кроме происхождения, роднит Шарлотту с другими принцессами, волею судеб оказавшимися в нашем отечестве: в браке она была глубоко несчастна.

Но вернемся к той, которая вот-вот должна ступить на русскую землю, чтобы стать женой родного внука Петра Великого Карла Петра Ульриха, прожить на этой земле так долго и сделать для нее так много, чтобы получить право написать на подножье памятника преобразователю России: «PETRO PRIMO – CATHARINA SECUNDA», что в переводе с латыни означает не только «Петру Первому – Екатерина Вторая», но «Петру Первому – Екатерина Следующая».

Карлу Петру Ульриху, после принятия православия названному Петром Федоровичем, шел шестнадцатый год. «Пришла пора урода женить», – вздыхала Елизавета. Дело государственное…

О русской невесте нечего и помышлять: родственники наверняка попытаются влиять на верховную власть. Она хорошо помнила историю своей семьи. Ее дед, царь Алексей Михайлович, был женат дважды. Схватка за власть между царевной Софьей (дочерью от первого брака с Марией Милославской) и юным Петром (сыном второй жены, Натальи Нарышкиной) стоила сотен жизней. Да, батюшка Петр Алексеевич жестоко подавил стрелецкий бунт. А что было делать? Умереть самому? Елизавета не осуждала отца, но повторения кровавых междоусобиц допустить не желала.

Значит, нужно искать невесту-иностранку. Это и для политики полезно: родственники врагами не станут, скорее – союзниками, в худшем случае – нейтральными соседями. Но жена российского монарха обязана принять православие (Петра I, когда он сватал кронпринцессу Шарлотту, это не заботило, к проблемам религиозным он был более чем равнодушен; теперь – другие времена). Католичка от собственной веры не откажется. Лютеране терпимее. Тогда – немка? Немцы – близкие соседи. Да и наследник – наполовину немец.

Елизавета начала внимательно присматриваться к многочисленным немецким принцессам. Выбрала Амалию, сестру Фридриха II Прусского. Король от такого родства уклонился. Тогда императрица остановилась на саксонской принцессе Марианне. Но брак с наследником российского престола усилил бы Саксонию, соперницу Пруссии. Так что и этому сватовству Фридрих помешал, однако решил взять наконец дело в свои руки и через своих людей при русском дворе как бы невзначай привлек внимание Елизаветы Петровны к принцессе Ангальт-Цербстской. Он по опыту знал: дочь Петра как истинная женщина не делает различий между государственными делами и личными пристрастиями или антипатиями. А с Ангальт-Цербстским домом связаны у нее сентиментальные воспоминания: в ранней молодости ее женихом был Карл Август, принц Голштинский и епископ Любский, дядя протежируемой Фридрихом невесты. Незадолго до свадьбы жених неожиданно скончался. Невеста страдала. Правда, в молодости нрав у нее был веселый и беззаботный, так что горевала она недолго, но не забыла. К тому же до сведения русской государыни довели, что во дворце Ангальт-Цербстских принцев на почетном месте висит портрет ее любимой покойной сестры Аннушки.

Фридрих Великий хорошо разбирался в людях. На нежных струнах души Елизаветы Петровны сыграл безошибочно: она решила пригласить в Петербург именно Ангальт-Цербстскую принцессу Софию Амалию Фредерику, которую домашние называли смешным именем Фике. Правда, пригласить-то пригласила, но это пока ничего не значило: не понравится – отправим обратно.

Пройдут годы. София Амалия Фредерика станет в православии Екатериной Алексеевной. Имя – от крестной матери, отчество – от крестного отца. Так будут получать свои русские имена все немецкие принцессы, становившиеся женами российских государей. Уже став Екатериной Великой, она сочинит себе эпитафию:

Здесь лежит Екатерина Вторая, рожденная в Штеттине 2 мая 1729 года, прибывшая в Россию в 1744 году, чтобы выйти замуж за Петра Третьего.

Четырнадцати лет от роду она возымела три намерения: понравиться своему жениху, понравиться императрице Елизавете, понравиться народу.

Желая преуспеть во всех трех намерениях, она ничего не забывала. В течение восемнадцати лет скуки и уединения она поневоле прочитала множество книг.

Вступив на Российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастье, свободу и собственность.

Она легко прощала и ни к кому не питала ненависти. Пощадливая, обходительная, от природы веселонравная, с душою республиканскою и добрым сердцем, она имела друзей. Работа давалась ей легко. Она любила искусства и обожала быть на людях.

Соблазнительно писать о Екатерине, разбираясь последовательно буквально в каждом слове этой не лишенной самоиронии эпитафии, – с чем-то соглашаться, подтверждать рассказами о конкретных делах; с чем-то спорить, что-то опровергать. Но, коротко и просто оценив свою жизнь и дела, Екатерина не заметила или не назвала в себе самого главного, того, что так точно определил Пушкин: «прелести неизъяснимой». Помните, так в «Капитанской дочке» он говорит о первом впечатлении, которое произвела на Машу Миронову императрица? Едва ли сама она этого загадочного и одновременно так много объясняющего свойства за собой не знала, просто назвать так точно и исчерпывающе, как это сделал Пушкин, даже при своем очевидном писательском даровании не сумела. Или – умолчала. Из скромности. Да-да, из скромности, каким бы странным ни показалось это качество применительно к уверенной в себе, самодостаточной Екатерине.

При всей своей любви к комплиментам (неудивительно, ведь она – женщина), она знала меру в возвеличивании себя (напомню хотя бы, что она отказалась от титула Мать Отечества и запретила ставить себе памятники). Только Пушкин сумел двумя словами назвать тайну ее обаяния, которое испытывали на себе многие, вернее все, кого она хотела покорить.

Вот я и попытаюсь понять, как внешние обстоятельства и эта «прелесть неизъяснимая» сделали из малышки Фике Екатерину Великую.

В эпитафии она называет только день и место своего рождения, а о происхождении, о родителях не говорит ни слова. Между тем в происхождении ее много вопросов, и, если бы удалось найти на них ответы, удалось бы разобраться в некоторых ее важнейших качествах и поступках. К примеру, понять источник ее (не побоюсь пафосного определения, потому что оно точно) пламенной любви к России. Если бы полюбила нашу страну после того как узнала, было бы понятно. И, на мой взгляд, – естественно. Но ее любовь изначальна, еще до узнавания, еще до встречи. Что это? Предначертание свыше? Или зов крови?