Пока я шагала рядом с префектом, хоть я и старалась не подавать виду, меня не покидало ощущение, что сердце мое сжимает стальной кулак: несмотря на то что я знала, что причина, вызвавшая всю эту странную ситуацию, не могла быть связана с ошибками в моей работе, я мысленно перебирала все сделанное за последние месяцы в поисках какого-нибудь возможного промаха, который заслуживал бы выговора от самых высоких чинов церковной иерархии.

Секретарь-священник наконец остановился в одном из залов, ничем не примечательном, таком же, как и все остальные, с такими же мотивами орнамента и такими же фресками на стенах, и попросил нас минуту подождать, после чего исчез за легкими и хрупкими, словно сделанными из сусального золота дверями.

— Доктор, вы знаете, где мы находимся? — нервничая, спросил меня префект, на губах которого красовалась улыбочка, изображавшая глубочайшее удовлетворение.

— Более или менее да, преподобный отец… — ответила я, внимательно глядя по сторонам. Здесь по-особому пахло, как будто свежевыглаженным, горячим бельем и еще лаком и воском.

— Это канцелярия второй секции государственного секретариата, — движением подбородка он обвел все пространство, — отдела, который занимается дипломатическими связями Святого Престола с остальным миром. Возглавляет его архиепископ-секретарь монсеньор Франсуа Турнье.

— Конечно, монсеньор Турнье! — уверенно согласилась я.

Я понятия не имела, кто это, но имя было мне немного знакомым.

— Здесь, доктор Салина, легче всего убедиться в том, что духовная власть церкви превыше правительств и границ.

— А зачем пришли сюда мы, преподобный отец? Наша работа никак не связана с такими вещами.

Он в замешательстве посмотрел на меня и понизил голос:

— Точную причину я назвать вам не могу… Как бы там ни было, могу вас уверить, что речь идет о деле самого высокого уровня.

— Но, преподобный отец, — упрямо не отставала я, — я работаю по контракту в тайном архиве. Любое дело самого высокого уровня должно обсуждаться с вами как с префектом или с его высокопреосвященством монсеньором Оливейрой. Что здесь делаю я?

Он посмотрел на меня так, что стало ясно: ответа у него нет, и, ободряюще похлопав меня по плечу, отошел, чтобы присоединиться к группе высокосановных священников, которые стояли у окон, ловя теплые солнечные лучи. Только тогда я поняла, что запах свежевыглаженного белья исходил от этих прелатов.

Уже подходило время обеда, но это, похоже, никого не волновало; в коридорах и кабинетах кипела бурная деятельность, и по всем углам туда-сюда постоянно сновали священнослужители и миряне. Мне никогда раньше не доводилось бывать в таком месте, так что я с восхищением отметила невероятную пышность залов, элегантность мебели, невообразимую ценность находившихся здесь картин и предметов интерьера. Лишь полчаса назад я сидела за работой, одна и в полной тишине, в своей маленькой лаборатории, в своем белом халате и очках, а теперь я нахожусь в месте, которое, похоже, является одним из важнейших мировых центров власти, и меня окружают самые высокопоставленные представители международной дипломатии.

Вдруг послышался скрип открываемой двери и шум голосов, который заставил всех присутствовавших повернуть головы. В ту же минуту в главном коридоре, смеясь и что-то выкрикивая, появилась большая и шумная группа журналистов с телекамерами и диктофонами. Большинство из них были иностранцами, в основном европейцами и африканцами, но итальянцев тоже было немало. За несколько секунд нашу залу наводнило около сорока или пятидесяти репортеров. Некоторые начали здороваться со священниками, епископами и кардиналами, которые, как и я, расхаживали по зале, другие поспешно направились к выходу. Почти все тайком поглядывали на меня, удивляясь появлению женщины там, где мы были редким явлением.

— Отмел Леманна одним махом! — воскликнул лысый журналист в очках, проходя рядом со мной.

— Ясно, что Войтыла уходить не собирается, — заявил другой, почесывая висок.

— Или ему не дают уйти! — дерзко сказал третий.

Они направились дальше по коридору, и остальные слова затерялись. Председатель конференции епископов Германии Карл Леманн несколько недель назад выступил с опасными заявлениями, утверждая, что, если Иоанн Павел II не в состоянии управлять церковью со всей ответственностью, ему желательно проявить необходимую силу воли для того, чтобы уйти на покой. Эта фраза епископа Майнцского, впрочем, не единственного, кто высказывал подобные пожелания, принимая во внимание слабое здоровье и плохое общее состояние Папы Римского, подействовала на папское окружение как кипящее масло, и, похоже, государственный секретарь кардинал Анджело Содано только что должным образом ответил на подобные высказывания на бурной пресс-конференции. Я с опасением подумала, что в умах бродит смута и что все это не кончится до тех пор, пока Святейший Отец не почиет в мире и новый пастырь твердою рукой не возьмет бразды правления Вселенской церковью.

Из всех дел Ватикана, которые больше всего интересуют общественность, без сомнения, самым захватывающим, самым насыщенным политическими и мирскими последствиями, тем, в котором лучше всего проявляются самые недостойные амбиции римской курии, а также самые неблагочестивые черты представителей Бога на земле, являются выборы нового Папы. К сожалению, мы находились на пороге такого потрясающего события, и Город представлял собой котел, где кишели маневры и махинации разных фракций, желающих усадить на престол Святого Петра своего кандидата. Следует признать, что в Ватикане уже давно царило ощущение временности и конца папства, и хотя меня как дочь церкви и монахиню эта проблема абсолютно не затрагивала, меня как исследователя с рядом подлежащих утверждению и требующих финансирования проектов она касалась весьма непосредственно. Во время правления Иоанна Павла II, отмеченного явными консервативными тенденциями, проводить определенные исследовательские работы было просто невозможно. В глубине души мне страстно хотелось, чтобы новый Святой Отец был человеком с более открытыми взглядами на жизнь и меньше заботился о защите официальной версии истории церкви (под грифом «Секретно. Доступ ограничен» находилось столько материалов!). Однако у меня не было особых надежд на значительное обновление, так как власть, накопленная за более чем двадцать лет кардиналами, назначенными самим Иоанном Павлом II, делала невозможным избрание в конклаве Папы из прогрессистского крыла. Разве что личное вмешательство Святого Духа, решительно настроенного на перемены и готового проявить свое могущественное влияние при таком малодуховном назначении, могло бы повлиять на ситуацию, при которой вероятность избрания нового Папы из консервативной группы была практически абсолютной.

В этот момент к отцу Рамондино подошел священник в черной сутане, сказал ему что-то на ухо, и тот подал мне движением бровей знак, чтобы я готовилась: нас ждали, и мы должны были войти.

Изящные двери бесшумно открылись перед нами, и я, как подобает по протоколу, пропустила префекта вперед. В комнате, в три раза превосходившей по размерам зал ожидания, из которого мы вошли, украшенной зеркалами, золочеными карнизами и фресками, в которых я узнала работу Рафаэля, находился самый маленький кабинетик, который мне доводилось видеть: в глубине, почти незаметный для глаз, на ковре стоял классический письменный стол, а за ним кресло с высокой спинкой — вот и вся мебель. Вдоль стены, однако, под стройными высокими окнами, пропускавшими свет с улицы, оживленно разговаривали несколько священнослужителей, сидевших на маленьких табуретах, скрытых их сутанами. За одним из этих прелатов стоял, не вмешиваясь в разговор, странный молчаливый мирянин с таким воинственным видом, что я ни на минуту не усомнилась, что это военный или полицейский. Он был ужасно высок (больше метра девяноста ростом), грузен и силен, будто каждый день таскал гантели, а на обед жевал стекло, и его светлые волосы были подстрижены так коротко, что едва можно было различить небольшие островки на лбу и на затылке.