Где-то там, в армейской канцелярии, ошиблись адресом. И телеграмма пришла в другое село. Там хорошо знали бабушку. Но не знали, как ей сообщить. Не по почте же пересылать – нехорошо. Надо по-человечески, аккуратно. Да и быстрее получится. Пока решали, собирали делегацию, сарафанное радио донесло до бабушкиной редакции – в соседнее село пришла телеграмма. Там у них погиб парень. На флоте. Гордость села.

Один-единственный за всю историю района пошел служить на флот, и вот такая трагедия. Бабушка побежала за шофером – быстрее ехать туда, писать репортаж о герое, о его семье, разбираться, что случилось.

Даже когда ей телеграмму показали, она не сразу поверила, что это про ее Костика. Нет, не про него. Про другого парня. А ее мальчик недавно фотографию и письмо прислал, и у него все хорошо.

Это тоже наша семейная, передающаяся по женской линии черта – мы впадаем в состояние то ли транса, то ли комы после пережитого стресса. Я после периода неприятностей сплю сутками. Мама сидит и молчит, дремлет. Несколько дней подряд. Как и бабушка.

После получения телеграммы о смерти сына бабушка как будто впала в кому. Шофер довез ее до дома, подвел к воротам, передал буквально с рук на руки дочери. Бабушка надела свой любимый старый халат, тапочки со стоптанными задниками и, никому не сказав ни слова – мама бегала за лекарствами, – пошла через все село к своей старой подруге Варжетхан. Села во дворе на ее любимый складной стульчик под старым тутовым деревом и замолчала.

Варжетхан увидела ее в окно. Она знала – чтото случится. Чувствовала. Еще раньше знала, когда Костик уходил. И все это время корила себя за то, что не остановила парня. Не предостерегла. Хотя что она могла сделать? Старая гадалка. Он бы ее не послушал. Не верил ни в ее бобы, которые она бросала, чтобы узнать будущее, ни в карты, ни в интуицию, которая у Варжетхан была посильнее бобов и карт.

– Что ты здесь? – спросила Варжетхан по-осетински, выйдя во двор.

Удивительно, но бабушка, много лет прожившая в Осетии, так и не заговорила по-осетински, хотя все понимала и спокойно читала и писала на этом языке. Варжетхан, когда волновалась или когда было важно, переходила на родной язык. Бабушка отвечала ей по-русски. В этот раз не ответила.

– Посидишь? – спросила подругу Варжетхан. – Ну посиди, посиди.

Бабушка не ответила.

– Эй, чтобы тихо здесь было! – прикрикнула сразу на всех обитателей двора гадалка и, что-то бурча под нос, пошла в дом.

У бабушки были пустые, как будто налитые водой глаза. Две глубокие борозды, как будто выжженные слезами, шли от уголков глаз по щекам. Губы побелели и проваливались в черноту рта.

Варжетхан вышла во двор к вечеру. Кивнула одной из молодых соседок – дальней родственнице, мол, стул принеси. Села рядом с бабушкой.

– На, поешь, – сказала она.

Варжетхан отломила маленький кусочек пирога и вложила его в рот бабушки. Бабушка прожевала. Так она ее и кормила – кусочек курицы, кусочек помидора. Бабушка послушно открывала рот и жевала.

– Ну вот, хорошо, – кивнула Варжетхан, – ноги у меня совсем болят. К дождю, наверное. Надо песку купить – на варенье. Мешок сразу взять, как считаешь?

Варжетхан сидела и по-осетински рассказывала бабушке о своих ногах и заботах. Бабушка молчала и смотрела вдаль. Мимо по двору бегали дети, женщины носили воду из колонки, развешивали белье... Украдкой они бросали взгляд, но никто не решался подойти, пока Варжетхан сама не позвала. Старуху все не только уважали, но и побаивались.

– Поздно уже. Домой не ходи. Пойдем, у меня ляжешь, – сказала Варжетхан, тяжело поднимаясь со стульчика. Она кивнула родственнице – «приготовь постель».

Тут во двор влетела моя мама, которая к тому моменту успела обежать всех соседей. Наконец кто-то сказал, что видел, как бабушка шла по улице Ленина. Значит, к Варжетхан.

– Мама, мама! – кинулась к бабушке моя мама.

Бабушка даже не повернула головы. Мама остановилась как вкопанная.

– Пусть у меня побудет, – сказала маме Варжетхан, – иди домой.

– Мама...

– Где Костик?! – неожиданно крикнула бабушка, схватив дочь за руку.

– Мамочка... – заплакала мама.

– А?! – крикнула бабушка. – Костик дома?

На крик сбежались женщины и загалдели – кто-то нес воду, кто-то опять усаживал бабушку на складной стульчик.

– Где Костик? Где Костик? Ольга, где твой брат? – продолжала кричать бабушка, выглядывая из-за спин женщин.

Мама сидела под тутовым деревом и плакала, вздрагивая всем телом от каждого крика.

– А ну замолчите все, – сказала по-осетински Варжетхан. Сказала очень тихо. Женщины враз смолкли.

Варжетхан подхватила бабушку под мышки, как грудного ребенка – аккуратно, но крепко и твердо, и повела в дом. Откуда у этой женщины, которая без палки не могла стоять, взялись силы – неизвестно.

– Где Костик?! – продолжала кричать бабушка. Так кричат люди, потерявшие слух.

– Пойдем, пойдем, – уводила ее Варжетхан.

– Где мой сын? Ольга, скажи, где он? Почему ты молчишь? Ольга!

Бабушка провела у Варжетхан три дня. Гадалка заваривала травы, читала молитвы, бросала бобы. Подходила, поила подругу отварами, кормила с ложки. Бабушка лежала в той же позе, в какой ее положили в тот вечер. Лежала и молчала.

– Все, вставай, – подошла к ней Варжетхан на третий день.

– Не хочу, – ответила бабушка.

– Кто тебя спрашивает – хочу, не хочу. Вставай. У тебя есть дочь, внучка будет. Вставай.

– Какая внучка?

– Мария, Ольга в твою честь назовет.

– Что ты говоришь? Кто Ольгу замуж возьмет? Не морочь мне голову.

– Я гадалка, ты что, забыла?

– Какая ты гадалка? Ты просто очень давно живешь на этой земле.

– Вот поэтому я тебе говорю – у тебя будет внучка, которую Ольга назовет в честь тебя. И не спорь со мной. Все, иди.

– Я не хочу. Можно, я у тебя еще побуду? И дай мне тот отвар, от которого я засыпаю.

– Нельзя больше. Хватит. Иди, – сказала Варжетхан и вывела бабушку во двор.

– Почему ты меня не предупредила про Костика? – обернулась бабушка. – Ты ведь знала, чувствовала. Почему не сказала?

Варжетхан махнула рукой и начала шептать молитву по-осетински.

Бабушка тогда не поседела – поседела она еще на войне, а облысела. Волосы выпадали клочьями.

Сохранилась фотография – мужчины пытаются закрыть гроб, бабушка не отпускает тело сына из рук, а мама тянет бабушку за руки назад. Бабушка хочет туда, к сыну, крепко обнять и лечь рядом с ним, а моя мама – ее дочь – как будто просит остаться, оттаскивает, прижимает к себе, умоляет жить. Не знаю, чья это была идея – снимать похороны, и почему именно эти фото сохранились, хотя пропали многие другие. Так вот на всех фотографиях бабушка смотрит на покойного сына, а моя мама – на бабушку и ни разу – на брата.