нам было лень в самую полуденную жару карабкаться к обеду по лестнице в гору с тяжеленым Вовкой и гремящей коляской, поэтому мы придумали укладывать его спать на берегу, а самим в это время жечь костёр, играть на песке в крестики-нолики – да мало ли что ещё. Дело в том, что Крутая горка как военный городок в будни работал себе и работал. Мамаши вроде меня не таскались на берег, а сидели уютными компаниями на лавочках в теньке и лениво и беззлобно сплетничали, приглядывая копошащихся в песочнице детей и покачивая коляски. Поэтому в будние дни весь берег Иртыша, чистого, протекающего выше города был наш, и мы ощущали себя отчасти Робинзоном, а где-то владетельным маркизом Карабасом. Дни тянулись, как ириски, – сладко и долго.

В тот день, расположившись привычным бивуаком на «нашей» поляне, мы долго строили башенки из песка, «пекли» торты. Вовка с трудом дожидаясь команды, крошил наши эфемерные творения.

После еды его против обыкновения, быстро сморило, и он заснул прямо на тёплом песке смешной в трусах и чепчике с козырьком. Обошлось без прихлопывания по попе под бессмертные «птички уснули в саду, рыбки уснули в пруду..» Мы с Тёмой переложили его в тенёк на клетчатое розовое байковое одеяльце, прикрыли лёгкой пелёнкой от мошек и с чувством пообедали печёными яйцами с хлебом, заели это дело редиской, купленной по дороге у бабулек, запили противно тёплым и сладким квасом и развалились с книжками под соседним кустом переждать полуденную жару.

Кажется, я даже вздремнула. Во всяком случае я осознала изменение пейзажа неожиданно резко: только что блёкло-голубое небо, угрожающе клубилось грозовыми облаками, сильный и прохладный ветер крутил ветки деревьев. Ивы разметали уже не серебристые пряди, а чёрные нечёсаные космы. Наш лагерь разметало: вывешенные на просушку купальные трусы валялись на песке, колясочка перевернулась, затухший было костёр раздувало ветром.

Было понятно, что даже разбудив Вовку, мы не успеем – пока до лестницы, пока взгромоздимся вверх, гроза догонит – вон она уже погромыхивает и зарницами полыхает. Тёма, как всегда в экстремальных ситуациях, понял меня с полуслова. Мы сгребли вещи и засунули их под перевёрнутую сидячую коляску, а сами, прикрыв Вовку всем наличным тряпьём, взяли клеёнку за четыре угла и стали держать над ним. Полил дождь, сверкали молнии – мы с Артёмом мгновенно промокли, но стояли на коленях, растягивая небольшой тентик поближе к земле, – чтобы наш мелкий не промок.

Летняя гроза – быстрая. Всех намочила, напугала – и унеслась дальше. Вовка спал. Как бы извиняясь выглянуло солнце, но ива какое то время продолжала плакать, и мы всё стояли и держали тент, и мой непоседливый, текучий, как ртуть, Тёма стойким оловянным солдатиком сторожил сон младшего брата.

Скоро унесло потрёпаные грозовые облака, ветерок выдул радужную пыль с подсыхающих листьев и вновь горячее солнце вернуло всё на круги своя. Тёма долго тряс затёкшими руками и с удовольствием слушал мои восторги по поводу его геройского мужчинского поведения. А потом мы собрали своё барахлишко и медленно двинулись домой. Мальчишки шли впереди: вернее, не по годам высокий спортивный Тёма тащил на себе годовалого брата, который крепко обнимая его за шею, прижимался своей белокурой как одуванчик головой к тёмнокудрой голове старшего брата.

Отзыв Л. Барынькиной. С удовольствием прочитала, но к сожалению похожего текста в своей почте не нашла.

Как же в молодости мы могли быть счастливы в любых условиях. Эх, счастье сидело в голове.

Лена, ты пишешь все виртуозней, пора печататься. (27.04.2017 г.)