Зрение сфокусировалось, и я увидел на прикроватном столике что-то блестящее. Статуэтка Эллен Куэрк! У меня сердце упало: целая тонна, как же я ее довезу?! Я быстро встал, принял душ и оделся. Потом уложил статуэтку и смокинг в спортивную сумку и спустился на кухню. Не теряя ни минуты, приготовил чай и проглотил мюсли.

Причины для спешки были, и довольно серьезные. Ариадна жила одна, за исключением крупного паука за застекленным шкафчиком. Однажды мне уже доводилось ночевать у Ариадны, и редакторше не терпелось, чтобы ее “взяли силой”. Она расхаживала по дому в полупрозрачном хачатике, постоянно кашляла, выдыхала из глубоких, похожих на пещеры ноздрей черный дым и называла меня то зайчиком, то пупсиком, будто я был переодетым в женское платье Тони Кертисом, а она сексуально озабоченным консьержем.

Поймай она меня тем утром, наверняка заставила бы выслушать подробнейший рассказ о дружбе с покойной Эллен Куэркиотом, как молодежь продолжает дело Эллен, когда ее стокилограммовое тело превратилось в траву на Хайгейтском кладбище.

Дописывая записку шефине, я услышал над головой какое-то шевеление. Проснулась! Все, медлить нельзя! В сотую долю секунды — она бы и пикнуть не успела — я схватил вещи и поспешил на шумные, залитые светом улицы.

Джина ждала меня на станции Стокпорт. Я заранее позвонил с Юстона и объяснил, где встречаемся. А еще сообщил, что она вышла замуж за везунчика. Когда поезд подъезжал к Стокпорту, я высунулся из окна и увидел на платформе задумчиво глядящую в пустоту супругу. Вагон остановился, и я помахал ей как в фильме про войну: обвешанный орденскими лентами герой возвращается домой к любимой. Увы, она смотрела совершенно в другую сторону и меня не увидела. Да, Джина предпочитает не военные саги, в которых любимые пробираются друг к другу сквозь толпу, а триллеры: люди натыкаются на стены, падают и принимают уборщиков за президентов.

Я вышел на перрон, жена меня заметила и бросилась навстречу. Выглядит не очень: лицо бледное, короткие темные волосы всклочены, будто она только что из постели выбралась. Я опустил сумку, и мы обнялись прямо посреди платформы. Встречающие беззвучно проклинали нас: мол, с ума сошли, пройти мешают.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Отвратительно, но очень счастлива.

— Я тоже счастлив!

— Тогда пошли! Давай рассказывай!

— О чем?

— О призах, наградах…

— Может, потом?

— Тогда покажи!

— Джина, не сейчас, чуть позже, они в сумке, на дне!

— Нет, давай посмотрим!

— Говорю же: они на дне!

— Ладно… Хотя бы как они выглядят?

— Ну, чек на пятнадцать штук похож на обычный чек. На пятнадцать штук, представляешь?

Джина взвизгнула от восторга.

— Вместе с ним вручили скульптуру: ни дать ни взять кусок дерьма!

— Неужели? Она действительно похожа на дерьмо?

— Нет, на перо, воткнутое в дурацкую чернильницу. А вот с премией памяти Эллен Куэрк деньги, к сожалению, не вручают, только статуэтку: леди с избыточным весом.

Джина достаточно осведомлена о моем отношении к феминизму и наверняка почувствовала иронию в словах “леди с избыточным весом”.

Мы сошли с платформы и спустились по ступенькам.

— Представляешь, оказывается, у нас есть книга Эллен Куэрк! Вернее, не у нас, а у тебя, — поправилась жена. — А называется она… “Жизнь женщины”, что ли?

— Близко, но не совсем, — сказал я. — “Женская доля”.

— О чем она?

Пришлось задуматься. Великий труд Эллен Куэрк я не читал и, думаю, не читал ни один человек на свете. Эта книга вроде “Улисса” или “Подходящего жениха”, которые вы открываете, “потому что нужно”, но, не понимая, о чем речь, с легким сердцем закрываете на пятнадцатой странице. Однако, не желая казаться неучем в глазах человека, мнением которого я дорожу, я проговорил:

— Ну, в общем, это автобиографический роман о женщине, которая чувствует себя вдвойне отвергнутой: во-первых, потому что женщина, а во-вторых, потому что лесбиянка.

— Это я знаю. Так на обложке написано. Застигнутый врасплох, я решил ей отомстить.

— Что, Джина, только обложки рассматриваешь? Хоть раз на целую книгу замахнись!

Она рассмеялась и в шутку меня ударила. Мы вышли на стоянку. Половина третьего, солнце нещадно плавило асфальт.

— Как думаешь, к чему это приведет? — спросила супруга, когда мы устроились на раскаленных сиденьях белой малолитражки. За рулем, естественно, Джина.

— К чему приведет что?

— Ну, то, что тебя наградили… Наша жизнь как-то изменится?

Она имела в виду: “Как это отразится на семейном бюджете?” Я вздохнул.

— Дорогая, точно не знаю. По крайней мере какая-то известность появится. Теперь я не просто хлыщ, а хлыщ-лауреат. Думаю, этой псевдославой неплохо воспользоваться и взяться за книгу…

Вот уже несколько лет я пытаюсь написать серьезную работу о том, что мужчины-представители среднего класса так и не приняли феминизм, а для достижения своих низких целей просто научились притворству и политкорректности. Рабочее название книги — “Тайный шовинист”… Тема довольно скучная, и я понимал: если в ближайшем будущем я не найду такого же скучного издателя, она утратит актуальность, ведь на дворе 1994-й, и образованные люди подустали от сексуальной тематики. Сейчас еще изображают вялый интерес, однако вскоре даже притворяться перестанут. Мужчины и женщины начнут считать друг друга людьми непонятными, заблудшими и годными лишь для случайных связей.

— Гай, откуда ты материал возьмешь? — Нечаянно проскочив на красный свет, Джина нахмурилась. — Пойми меня правильно, тема, конечно, интересная, но… о ком ты будешь писать? Где эти “тайные шовинисты”? То есть они наверняка существуют, просто я ни одного не встречала.

Я малодушно промолчал.

В небольшом особняке, что в Хейзл-Гроув, графство Чешир, мы жили втроем: Джина, ее младшая сестренка Натали и я. Поженились мы четыре года назад, когда была жива моя теща, а теперь, увы, остались только две темноволосые сестренки, которым нравилось иметь в доме поборника феминизма. Каменный особняк знавал трагедии, но я был в нем вполне счастлив, пописывая дрянные статьи в окружении женского смеха, музыки и тампонов. Любителям примет сообщаю точный адрес: Шепли-драйв, дом тринадцать:

Когда мы выбрались из машины и подошли к двери, Натали, открыв окно спальни, устроила нам душ из розовых лепестков. Еще она испекла торт, украшенный глазурью, поверх которой разноцветными “Смартиз” выложила “Мой Гай”. Я сразу понял: надпись — ее работа, потому что буквы получились кривоватыми. Все, что делала Натали, выходило нетвердым и кривоватым.

Затащив на кухню, Натали игриво ткнула меня в живот.

— Ты молодец, настоящий умник!