Фов и Маги застыли. Шок буквально пригвоздил их к креслам. На экране зазвучала музыка рекламного ролика. Маги пришла в себя первой, вскочила, выключила телевизор, а Фов все сидела неподвижно, ее живые, яркие глаза померкли. Маги подошла к ней, обняла за плечи и прижала поникшую рыжеволосую голову к своей груди.

— Господи, услышать это так неожиданно, — бормотала она, укачивая внучку словно маленькую.

— Все так внезапно, я ничего не чувствую.

Они молчали, цепляясь друг за друга, на Пятьдесят седьмой улице выли сирены, но Фов и Маги не слышали их. Жюльен Мистраль умер, и время остановилось для этих двух женщин. Они обе любили его.

На письменном столе Маги стояла единственная фотография в рамке. И, словно повинуясь неслышному приказу, они посмотрели на снимок, с которого им улыбалась Тедди, блестящая модель, красивая женщина, которая была дочерью Маги, любовницей Мистраля и матерью Фов.

Наконец Маги выпустила Фов из своих объятий, как будто ее французская прагматичность победила нахлынувшие чувства и подсказала, что делать дальше.

— Фов, ты должна поехать на похороны. Давай вставай. Едем к тебе, я помогу собраться. А Кэйси займется билетом на самолет.

Фов шевельнулась в первый раз после того, как услышала сообщение. Она встала, подошла к окну, посмотрела на стену дождя и сказала, не оборачиваясь:

— Нет.

— То есть как это «нет»? Я не понимаю.

— Нет, Магали, я не могу ехать.

— Фов, это шок, но он пройдет. Твой отец умер. Я знаю, что ты не разговаривала с ним больше шести лет, но ты должна присутствовать на его похоронах.

— Нет, Магали, нет. Я не поеду. Я не могу.

В Париже царила праздничная атмосфера. Казалось, город влюблен в самого себя. В этот майский понедельник 1925 года парижане сочли, что на их памяти каштаны ни разу не цвели так пышно. Ах, этот неповторимый, чудесный город. О, его волшебный воздух, наполненный дыханием искусства, моды и светской роскоши. Жизнь впервые ощущалась так опьяняюще-остро и кружила голову как никогда. Парижане забывали о синеве неба и звездных ночах, только когда горячо обсуждали последние сплетни.

В своей мастерской в это утро Шанель создала свое первое маленькое черное платье. Колетт вносила последние исправления в скандальную рукопись «Конец Шери». Молодой Хемингуэй и полуслепой Джеймс Джойс встретили этот рассвет вместе за бутылкой хорошего вина. А накануне вечером Мистингет появилась в «Казино де Пари» и вновь доказала, что искусством спускаться с лестницы владеет только она. Братья Картье приобрели самое удивительное колье, три нитки совершенного розового жемчуга, на создание которого потребовалось два столетия, и публика гадала, кому же они продадут его.

Семнадцатилетнюю Маги Люнель не интересовало жемчужное ожерелье. Она стояла на углу улицы. Это место называлось «перекресток Вавен». Девушка доедала свой второй завтрак — жареную картошку из пакетика, приобретенную у уличного торговца за четыре сантима. Маги, сбежавшая из родного дома в Туре, провела в Париже больше суток, но уже успела понять, что устройство собственной судьбы неотделимо от невероятного чувства голода.

Прохожие смотрели на нее и даже оборачивались, не веря своим глазам, любуясь ее высокой стройной фигурой, удивляясь, что она стоит на тротуаре, как будто владеет им, и не замечает противоречия между ее лицом и одеждой. Согласно последней моде, на ней была синяя саржевая юбка в складку ниже колен и белая креповая блуза.

Но в то время, когда ни одна дама, богатая или бедная, не появлялась на улице без шляпы, ее волосы свободно вились вокруг лица. Маги не пользовалась косметикой, не выщипывала и не рисовала брови, не покрывала лицо пудрой, не красила губы. Ее красота была естественной, дикой, время которой придет только через четверть века. Белая кожа туго натянулась на высоких скулах. Маги гордо несла голову на грациозной шее.

Все женщины Парижа стриглись коротко, а волосы Маги ниспадали каскадом на спину, напоминая цветом темно-оранжевый абрикосовый джем. Широкие, невыщипанные брови на оттенок темнее подчеркивали красоту зеленых глаз, казавшихся слишком широко расставленными. Они смотрели прямо и блестели, а их цвет напоминал желтовато-зеленый перно до того, как его разбавили водой. Ее очень пухлые и четко очерченные губы привлекали к себе внимание, как самое яркое пятно на ее лице.

Маги Люнель, дожевывающая последний ломтик картофеля, казалась большой золотистой кошкой, вышедшей понежиться на солнышке. Никто не дал бы ей ее возраста, но ее кожа была нежной, как у младенца, а на прямом точеном носике рассыпались еле заметные веснушки.

Она вытерла руки носовым платком и оглянулась по сторонам. Перекресток Вавен располагался всего в нескольких шагах от бульвара Распай. Наискосок начиналась улица Деламбр. С того места, где стояла Маги, казалось, что все улицы сбегают вниз. Ее окружали высокие каштаны, а над ними сияло голубое весеннее небо. Но в воздухе не чувствовалось деревенского спокойствия, его наполняли энергия, напор, и даже голуби выглядели деловитыми. Маги показалось, что прохожие не просто идут, а бегут по своим делам, стремясь достичь каких-то своих, неведомых ей целей.

Как бы ей хотелось проглотить весь Париж целиком, завладеть им, получить в свое полное распоряжение эту загадочную шкатулку с драгоценностями, столь желанными и недостижимыми. Она переступила с ноги на ногу, торопясь начать, пристукивая каблучками туфель с перемычкой и вертя головой, пытаясь заглянуть в окошко всех проезжавших мимо такси. Маги настолько переполняли любопытство и нетерпение, что она не заметила, как сама стала объектом пристального внимания собравшихся вокруг нее людей. Это была довольно разношерстная толпа: молодые женщины в дешевых кричащих нарядах, старухи в шлепанцах и передниках, старики с трубками в зубах, малыши, цеплявшиеся за руку матерей, дети постарше, которым определенно следовало быть в школе. Все они ждали с привычным смирением, а тревога Маги придавала ей сходство с чистокровной кобылкой, пританцовывающей на старте.

Постепенно вокруг Маги образовалось плотное кольцо. Все эти люди знали друг друга, они переговаривались, разглядывая незнакомку и толкали друг друга локтями.

— Ты кого-нибудь ждешь? — наконец спросила полногрудая женщина лет тридцати пяти.

Маги вздрогнула от неожиданности, оглянулась и ответила улыбкой.

— Надеюсь на это, мадам, — вежливо сказала она. — Я ведь ничего не перепутала, правда?

— Это как посмотреть.

— Но ведь ярмарка натурщиков здесь? Разве не на этом перекрестке мне следовало ждать, чтобы получить эту работу?

— Это то самое место, — согласно кивнул ей двенадцатилетний мальчишка, разглядывая ее с живейшим интересом. — Я в деле. Я еще не родился, когда меня нарисовали в первый раз, — похвастался он, — но моя мать была на последнем месяце.

— Замолчи, дурачок. — Мать потянула его за руку и спрятала позади себя. — Ты не натурщица, — обратилась она к Маги, и в ее голосе слышались обвиняющие нотки.