— Выходит, что так, мой почтеннейший, — согласилась старуха. — И пастор наравне со своими дочерьми учил ее читать и писать, а также обучал ее музыке и танцам… Вы видите, Марта — образованная девушка, несмотря на свое происхождение…

— Да, да! И она умеет обходиться с людьми и говорить с ними, — закивав головой, согласился гость, начавший этот разговор.

— А как же она попала к нам, в Мариенбург? — спросил ее другой.

Но тетка Гильдебрандт сама ответила на этот вопрос.

— Да ведь пастор‑то Глюк скоро умер. Не везло девочке в ее детстве. А в это время в Ливонии разыгралась война между царем и шведами, и молодым девушкам стало опасно оставаться в стране, наполненной солдатами… У пастора было много друзей, и они предложили его дочерям отвезти их в Финляндию.

— Ну вот, как это хорошо! — с удовлетворением сказал один из собеседников.

— Да… — кивнула головой старуха. — Но предложение это обошло Марту. Они соглашались отвезти в Финляндию только дочерей Глюка, но не ее.

— Ну, уж это было с их стороны невеликодушно, вовсе даже не по‑христиански…

— Что делать! На свете ведь не одни только добрые люди, почтенные господа мои!

— Так что же сделала Марта?

— А что же ей оставалось делать? Она, как вы знаете, девушка решительная и смелая. Такова она теперь, такой и всегда была, с самого детства, как только рассуждать стала. Она еще издавна слышала от своей матушки, что в мариенбургском парламенте, в Пруссии, живет их родственник Кристьерн Рабе и что он содержит в городе таверну… вот именно нашу‑то «Голубую лисицу». Марта, не долго думая, собралась и отправилась в путь.

— Это на нее похоже!

— Уж чего‑чего она не вытерпела в дороге, проходя пешком по стране, опустошенной победоносными войсками. В то время, как она приближалась к нашему городу, она попала в руки двух шведов.

— Ах, Боже мой!

— Да, мой почтеннейший! И, конечно, ей не сохранить бы своей девической чистоты, если бы не вступился тут за нее родственник Кристьерна — ведь вот как устраивает Провидение, всеблагое и премудрое!.. Родственник нашего Кристьерна оказался, как вы, конечно, знаете, братом пастора Глюка, и тоже пастор.

— Это ведь тот самый почтенный пастор, что живет в вашей гостинице?

— Тот самый. Он и привез девушку в Мариенбург в нашу таверну… Ну, Кристьерн принял ее радушно — детей у него не было, и он за несколько месяцев перед тем овдовел. Вот именно после смерти его жены, моей двоюродной сестры Берты, Кристьерн и пригласил меня в дом вести хозяйство таверны. Ну, Марта помогает мне с тех пор, как вошла в дом, и, как видите, все идет в нашем хозяйстве как нельзя лучше… Ах, так и шло бы, если бы не эта война, не эта несчастная война… Слышите, слышите? Опять пушки… Они камня на камне не оставят в нашем старом, добром Мариенбурге!

В это время отворилась дверь таверны, и в зал во шли два солдата. У одного из них на лбу была царапина, из которой сочилась кровь.

Тетка Гильдебрандт бросилась к ним и предложила раненому перевязать его рану. Но тот махнул рукой и только сказал ей:

— Не стоит тетушка! Дайте‑ка нам лучше пива.

Старуха вгляделась в него и вдруг радостно вскрикнула:

— Ах, Боже мой! Да, ведь, это вы, господин сержант!

— Я, тетушка, я! Не беспокойтесь — это не рана, а царапина. Скоро заживет, тем более у нас впереди целая ночь… Нашему полку приказано отступить за стену города. На смену нам вызван свежий полк. Ваш сын, лейтенант Феликс Гильдебрандт, тоже скоро явится сюда.

— Слава Господу, слава Господу! — проговорила старуха, оживившаяся при этом известии. — По крайней мере он не ранен, мой Феликс, господин сержант?

— О, нет, тетушка! Даже не настолько, как я.

Старуха налила им пива, положила на тарелку колбасу и усадила их за стол.

— Прощайте, тетушка Гильдебрандт, — сказали ее гости, сидевшие за столом у очага, — становится поздно, вовремя бы добраться до дома.

Они положили на стол несколько серебряных монет, забрали свои шапки, висевшие на гвоздях, вколоченных в стену, и вышли.

Старуха их не удерживала.

С тех пор, как она узнала от вошедшего сержанта, что ее сын Феликс здоров и невредим, она совершенно преобразилась.

— У меня было здесь сегодня вечером много солдат, — сказала она, обращаясь к своим новым посетителям, — но не полка моего Феликса; поэтому я не могла спросить их о его здоровье, они мне ничего не могли бы сказать… А уж как терзалось мое бедное материнское старое сердце! Полк‑то вот был в другой стороне, далеко от нашей таверны… Ну, что, дети мои? Устоит ли город?

— Нет, тетушка, — ответил сержант, утоляя свой голод и наливая товарищу пива. — Нам не устоять… Город обложен, как железным кольцом. Наш гарнизон малочислен и утомлен. К царским войскам прибывают новые силы.

— Так, так, — качая головой, машинально говорила старуха, беспокойно ходя от стойки к столу и от стола к окну, тревожно стараясь проникнуть острым старческим взором в тьму ночи. — Но что же не идет Феликс? Уж не случилось ли с ним чего?

— Не беспокойтесь, тетушка! Мы его оставили у ворот. Он послал нас сюда, чтобы предупредить вас и фрейлейн Марту. Он сейчас будет здесь… ему разрешили переночевать у вас.

— Ах, Боже великий! — вскрикнула старуха. — Я и забыла о Марте. Одной мне не справиться, надо позвать ее, чтобы она помогла мне приготовить ему ужин. Марта, Марта! Иди же сюда, дитя мое! — кричала тетушка Гильдебрандт, подходя к деревянной лестнице, ведшей в верхний этаж.

— Сейчас, тетя, иду!.. — послышался звонкий голос девушки.

Легкими шагами спустилась она по ступеням лестницы и появилась в зале таверны.

— Марта, сейчас будет здесь Феликс, — торопливо сказала ей старуха.

Девушка схватилась за сердце.

— Ах! — радостно вскрикнула она, не будучи в состоянии удержать это восклицание, вырвавшееся из ее груди.

Старушка сочувственно закивала головой и, хитро улыбнувшись, подмигнула ей, как бы желая сказать: «Знаю я, знаю про ваши секреты».

— Подбрось‑ка дров в огонь да зажарь что‑нибудь нашему Феликсу. Он, конечно, и озяб, и проголодался. Ночь‑то осенняя, холодная, дождь вон как забарабанил в окна.

— Сейчас, тетушка, не беспокойтесь, все будет сделано.

И девушка, деловито достав передник, надела его на себя, засучила рукава своего темного простенького платья из дешевой шерстяной материи, заправила под кисейный платок выбившуюся прядку волос, упрямо спускавшуюся на ее лоб, и хлопотливо принялась за дело.

Она принесла дров, наложила их в очаг, раздула мехами огонь, сходила в погреб, принесла новую баклагу темного пива, достала с полки длинный белый хлеб, накрыла на стол и поставила на него прибор.