Волшебное тогда время было, вот ей-богу. Клубная сцена — башню сносит, неземная. Там существовал свой особый язык, и кто на нем разговаривал, тех связывал общий секрет, отчего нас держало вместе как клеем. Как бы совершенно непохожее ни на что, что раньше знал. Вроде как головой не поймешь. Большее, чем просто отдых от моей рабочей недели. Больше, чем просто уход от реальности. Способ жизни. Когда они закрыли «Стейт» в 1991 году после всех проблем с Ungis, кое-кто из нас тоже притух. Еще несколько месяцев и его снова открыли, но все сдохло, ё-моё. Вся энергетика, загадочная магия, кончились. Вся башка у нас была этим забита, лезло в память. Пытаясь найти смысл какой-то в этом во всем. Никто не мог. Трагично это все. До сих пор вижу: кое-какие из тех лиц рассекают по городу. Катастрофа их молодости в том, что они так и не оправились от того факта, что история похитила нечто, чему они посвятили жизнь свою. А станут они на хуй притворяться? Да, чтоб нас черти разорвали, нет, конечно. Напрочь убивает, как вижу кого-то из тогдашнего народа, что у них этого больше нет. Накатывает на нас грусть вроде той, когда натыкаюсь на ветерана, который раньше был реальным персонажем. Чистое безумие, вот чего. Насколько можно сблизиться с человеком и позволить кому-то настолько закопаться тебе в душу. Сплавить их куда подальше, загнать в амок[2], изучить все до одной трещины и впадины, так, чтоб ничего не осталось, и ты абсолютно выдохшийся и выжатый. И тогда в один прекрасный день вы станете чужие друг другу. Вся эта история и дружба, висящая себе на паутинке памяти.

Но, ё, «Стейт», у нас от него дух перехватывает, стоит только подумать. Ведь там-то я и наткнулся на маленькую раздолбайку Милли О’Рейлли. Ё-мое — она себя нашла. Крутая уже тогда. Пробивается прямой наводкой — нет ни денег, между прочим, ни документов, ни малейшего нах терпения или такта, или манер, ничего. Перла напролом, во такая она. Реально решила зацепиться там. Упрямый звереныш. Ниибацца красивый ребенок с гладкими блестящими волосами и большими, безумными ясными глазищами, пытавшийся зашугать охрану на входе этим своим хриплым голосочком. Годом раньше, один ее вид обеспечил бы ей VIP-отношение, но тогда за клубом жестко наблюдали, и тринадцатилетний ребенок, помирающий от передоза, стал бы окончательным финишем.

Короче, как бы то ни было, когда она просекает, что ее перформанс ведет ее на хуй в никуда, переходим к Плану Б: у нее глазенки забегали, приняли умоляющее выражение, она принялась разыгрывать им этот жалкий номер насчет того, как она выжрала колесо полчаса назад, а ее впирает резко и сильно, а ей надо быть там, где музыка. А если ее не впустят, у нее начнется измена и реально поедет крыша, ее точняком заберут в дурку, а их посадят за то, что из-за них пошла по пизде прекрасная юная жизнь. Чего? Ниибацца смешно, ё! Билли складывается пополам, а я, я только начинаю соображать. Я же уже сказал — сентиментальный я мудозвон.

Милли, она, конечно, классная, но охране на входе впускать ее не с чего — особенно после того, как она ляпнула про ешки. И сейчас они типа того, что громогласно указывают ей на дверь. У них не вечер, а сплошной пиздец, вот они и рады кому-нить другому вечер тоже на хуй обломать. Особенно, если повезет, девчонкам помоложе. Мы, кстати сказать, про это все знаем прекрасно. И они, эти тупые вышибалы, пытаются ее зацепить. Распинаются про давайте звать мусоров, и да какого ты. Короче, я и маленький говорим, что мы ее знаем хорошо, берем под ручку и все втроем заваливаем в зал — она лыбится как кобыла, я думаю, охуительный у нас, наверно, видок: шкандыбаем с девкой, у которой волосы на письке позавчера выросли. И сейчас то же самое скажу. Ничего в этом сомнительного нет, сам понимаешь, ничего вообще такого напряжного. Момент такой получился, совпало. Дух эпохи и прочее. Вот как тогда было — Мы и Эти. Билли Бантерс и охрана на входе. И вообще, Милли, она же совсем мелкая была. Маленькая девочка в прямом смысле; включая скобы на зубах и волосы в хвост. И в ней была та нервная беззащитная энергетика, какая бывает у тинэйджеров не от мира сего. Она бы нас убила, если бы услышала, как мы такое говорим. Впрочем, как раз это маленькая Милли и проделала. Уже тогда — даже своими скобами.

Нам неохота, чтобы нас поперли из еще одного клуба, а видим, что она совсем ушла во втык, так что начинаем двигаться в сторону дома. Думаем про себя вот чего — поставим музыки, заварим ей чайку и так далее, вызовем такси. Но не успели даже добраться до Блэки, все втроем затеяли один из тех накрученных, убитых в хлам до полного пиздеца разговоров, которые всегда не хочется стопорить. В свои тринадцать с половиной она была врубная, ржачная и циничная, что пиздец. Малыш Милли, сообразительная ниибацца — умненькая даже слишком, себе же во вред. Но все же до сих пор воспринимала мир по-простому, совсем как ребенок. Эта ее упорная наивность оттого, что с ней дружат и ее опекают большие ребята. И потому что выросла в хорошем месте. Сразу это видно по тому, как она разговаривает. Она оттуда, где всякой дряни просто нет. Такая стоическая уверенность в себе, что пиздец, ё, она из страха не возникает. Она возникает от того, что тебе нечего ни о чем напрягаться.

Мы не спали и трепались целую ночь. Признаюсь — и меня, и Билли, нас от нее проперло. А Син когда заходит, видит, какая она маленькая, как бы кивнет и прочее, чего-то буркнул и отправился наверх. Он нас чересчур хорошо знает. Он знает, никаких приколов тут не будет.

Мы разошлись с ней на следующий день, и она ревела как теленок. Заставила нас всех поклясться, что мы не забьем на нее, типа она не стандартная прошмандовка на экстази. Что когда мы проснемся, она у нас останется в памяти как нечто реальное, нечто хорошее, а не какая-то фигня, мигнувшая в стробоскопическом свете. Что планы, которые мы придумали себе на будущее, не разобьются о разрушительный натиск неизбежного отходняка. Мы все поклялись встретиться и выпить по кружке в «Бельведере» — пивной в тех местах, где Билли и я тусили в детстве — в следующую пятницу. И ведь не припиздовала, обратите внимание. Честно говоря, хотя мы так ничего и не стали говорить, по-моему, Билли и мне чуть от этого полегчало. Чего мы тут задумали, в конце-то концов? Куда бы это нас завело — завели на свою голову дружбу с ребенком? Короче, аж полгода именно этим она и оставалась — какая-то фигня, мигнувшая в стробоскопическом свете, но фигня эта засела у меня в мозгу огромным и ярким ядерным грибом. Потом, полгода прошло, однажды в ноябре с утра она нарисовалась у двери, рожица прямо светится, да еще с таким видом, типа на пять минут отлучалась. Типа только что бегала в круглосуточный за соком и «ризлас» и все такое.

— Иду встречать рассвет на набережную, — заявляет она, в своем стиле.

И если даже не обращать внимание на тот факт, что заря растворилась в дневном свете более четырех часов назад, еще дождь ниибацца зарядил! Реальный сумасшедший шторм, примчало с Ирландского моря и навил над городом типа такого злостного тумана. Но я все равно пальто напялил и попер на кошмарный зимний утренний воздух, с бодуна, разваливаюсь, но сердце шумит, радостный как дурак. О друзьях в химических терминах не говорят, но что-то нас связывает, ё. Какое-то такое сильное взаимное притяжение, которое с сексом не соотносится никак.