А то, что у красоты только один по-настоящему серьезный враг — личное знакомство, мне почему-то в голову не пришло…

— … Только не забывайте о том, скольких мужчин погубила женская красота, — улыбаясь, но делая это как-то очень серьезно, проговорила девушка.

И мне показалось, что в иной ситуации она еще и погрозила бы мне пальчиком, как это делают строгие воспитатели в детских садах, когда указывают на что-то своим подопечным.

Но так как под детсадника я не подходил ни по каким параметрам, девушка ограничилась просто улыбкой.

И тогда мне пришлось сделать то, что я, на свою голову, делаю слишком редко — не промолчать на известную мне тему.

Хотя, по сути, я просто вздохнул:

— Но сколько мужчин еще только мечтает об этом.

— Пространственно, — прошептала девушка, и я не понял: похвалили она мое заявление или поругала…

— …А это вы написали эти картины? — моя новая знакомая обвела взглядом то, что висело на стенах, сделав полуоборот на носочках; и я не стал отнекиваться и честно признался:

— Да.

— А вы — гениальный? — спросила она; и я мог бы ответить: «Еще бы…», но в девушке было что-то то ли серьезное, то ли искреннее, так что ее вопрос заставил меня задуматься:

— Не знаю.

Но, во всяком случае, ругают меня теми же словами, какими ругали Рембрандта, Гойю, Ван Гога, Левитана и Малевича.

— Да, — попыталась посочувствовать мне девушка. — Очень много людей неблагодарных.

— Не переживай, — ответил я девушке.

А потом пояснил свою мысль:

— Для того чтобы было много неблагодарных, прежде всего нужно много людей, которых было бы за что благодарить.

— Вы занимаетесь культурой? — спросила она, скорее ставя галочку в кондуите своей памяти, в графе «Разговор с художником», чем определяясь в миропонимании. И в выражении ее лица было что-то такое, что наводило на мысль о том, что то, кто и чем занимается в жизни, занимало не первое место в том, что ее интересовало.

Но, с другой стороны, еще какое-то «что-то» в ней предложило мне отвечать ей серьезно.

Тем более что она добавила:

— А почему вы это делаете?

Я мог бы сказать:

— Потому что культура формирует страну, — но ответил проще:

— Потому что не хочу, чтобы люди были ширпотребом.

Она еще немного походила глазами по моим картинам и поделилась со мной результатами этого похода:

— Вы, наверное, любите фантастику, если рисуете такие картины. — И я простил ей слово «рисуете»:

— Девочка, для художника в мире не так важно придумывать что-то новое, как важно обдумать то, что уже есть вокруг него. — И она простила мне слово «девочка».

— А вы много работаете?

— Много. — Иногда легче сказать правду, чем соврать. Тем более что поначалу в разговоре с ней я спотыкался не о слова, а только о знаки препинания.

— А я часто ничего не делаю и просто слоняюсь из угла в угол.

— Не ты единственная, девочка, — улыбнулся я.

— А кто еще, например? — спросила она, очевидно, рассчитывая на достойного коллегу по времяпровождению.

И я ответил первым же примером, который пришел мне на ум:

— Например — министр обороны.

— Да-а… — прошептала девушка, явно припоминая то ли — кто такой министр, то ли — кто такая оборона.

И, видимо, решив не перенапрягать свою память, продолжила свои вопросы:

— А почему вы меня ни о чем не спрашиваете? — Такие вопросы всегда двойственны: то ли девушка хотела услышать мой вопрос, то ли она хотела, чтобы я услышал ее ответ.

Впрочем, общение с этой девочкой превращалось в оказию размять мысли в любом случае.

— Какую ты любишь музыку? — спросил я, сбивая ее с толку неожиданностью вопроса.

— Музыку? — нашлась она довольно быстро, покопавшись в соображалках всего пару секунд и, видимо, придя к собственному выводу, что сказать что-то очень современное было бы не ко времени:

— А разве это о чем-нибудь говорит?

— Конечно, — ответил я, потому действительно так считаю. — Это говорит о человеке очень многое.

— Ну, хорошо, — девочка на мгновенье прищурила свою память:

— Я люблю Чайковского.

Ну и о чем это говорят мои слова? — И на это заявление девушки мне пришлось ответить, хотя и с улыбкой, но честно:

— Твои слова говорят о том, что ты — врушка.

Так уж выходило, что наш диалог мы перемежали молчанием, впрочем, малосекундным.

И я спросил вновь:

— А какие книги ты любишь? — И девушка задумалась теперь уже надолго.

Секунды на три:

— Я люблю Достоевского.

— И что из Достоевского тебе нравится больше всего?

Она еще раз подумала и сказала:

— Все.

— Что именно? — довольно бесчувственно не отставал я от бедной девчонки.

И ей пришлось подумать в третий раз подряд:

— Сейчас и не вспомню.

Откровенно говоря, в ее обмане не было ничего страшного.

Из тех, кто любит Достоевского, я не встречал никого, кто бы его читал. А из тех, кто читал Достоевского, я не встречал никого, кто бы его любил.

— А какая книга, написанная в России, по-твоему, лучшая? — сам не зная на что рассчитывая, спросил я.

— Не знаю.

Библия, наверное.

Говорят, ее обязательно нужно прочитать, и я ее когда-нибудь прочитаю. — Оказалось, что у меня довольно крепкая нервная система; в ответ на эти слова девушки я даже не вздохнул.

Не ждал же я, что она скажет: «Хождение по мукам» или «Московская сага».

— Вы не думайте, я люблю читать, — сказала девушка, и мне показалось, что я заставил ее оправдываться. — Читаешь книжки и понимаешь — какой мир и какими людей создал Бог.

Насчет Бога, она явно сымпровизировала, и в ответ на ее импровизацию я промолчал.

Мне не хотелось говорить о том, что, если бы Бог создавал людей не по своему подобию, а по подобию, скажем, героев Джека Лондона, мир был иным.

Впрочем, о том, кто такой Джек Лондон, она вряд ли знала больше, чем о том — кто такой Бог…

…Хотя, пожалуй, о том, кто такой Бог — вообще никто не знает.

А наш персональный разговор с этой девушкой о Боге в этот момент даже не планировался, хотя уже намечался.