— Пойдемте, — пригласил врач, — небольшая экскурсия!

И мы пошли.

— Вот здесь она будет лежать, — показал он две небольшие палаты, где стояли по двенадцать коек, на которых и лежали и сидели на вид нормальные тетки и девушки разных возрастов.

— А дальше, — повел меня под руку врач, — вот этот длинный коридор с туалетами, душем, который ведет в общую столовую. Вход в столовую — под закрытым замком.

А вот и столовая, — он повел в общий зал. — Она же комната отдыха с телевизором и небольшой сценой.

— Да, пояснил он, — устраиваем иногда концерты и другие мероприятия. Это общая зона. Когда она открыта, здесь находятся два человека из персонала — медсестра и нянечка. Извините, но на больший персонал денег нет!

А вон там, — он указал в окно на большой запушенный сад, — общий двор для различных занятий спортом. Для всего корпуса — мужчин и женщин.

Здесь находится вообще один охранник, да какой он, собственно, охранник?! Какой-нибудь старичок. Из вооружения — только резиновая палка. Все!

Он еще что-то долго говорил, объяснял, успокаивал, что, мол, это нечасто бывает…

Но я уже приняла решение!

— Нет, — ответила я, — я согласие не дам!

Ну, как же! Я в глубине души надеялась, что Люба выздоровеет, и у нее будут дети!

— Ну, что? — вздохнул врач, — пишите отказ и берите всю ответственность на себя!

Но я еще не знала нашей будущей жизни!

… Как-то недели через две ко мне зашел мой давний знакомый, почти друг, с которым до этого случая дружили семьями.

Жена его была в отъезде, был выходной, вот он и зашел меня проведать. Принес гостинцы.

Я воспользовалась случаем.

— Посидишь с Любой полдня? — спросила я, — нужно сходить в магазин, да и нам к чаю тортик куплю. Как же я тебя, родного, без чая отпущу!?

— Иди, конечно, — улыбнулся он, — куда мне спешить? Никого дома все равно нет!

Уже подходя к магазину, я спохватилась, что кошелек-то я в сумку забыла положить.

Побежала домой.

Открываю дверь и уже из коридора, вижу, дверь в спальню открыта, на постели задранные Любины ноги и из спущенных штанов голая задница моего друга!

А Любка выглядывает из-под гостя и с увлечением сосет ледяшку на палочке.

Я даже не помню, как я кричала, подбегая к спальне, как я стаскивала эту сволочь с моей девочки!

Я стаскивала, а Любка кричала, билась в истерике.

— Мамочка, мамочка, не ругайся, мы просто в письки играли!

— Какие письки!? — Я вдруг увидела и, по-моему, впервые все осознала, что писька моей малышки, это вполне взрослый, заросший волосиками половой орган зрелой женщины!

… Согласие врачу я дала.

… Ужасно мне было привыкать к этой жизни!

Но было в ситуации этого дурдома и хорошее.

Сокамерницы по палате — так я про себя стала называть этих женщин, с которыми потом немного познакомилась, со временем и вправду стали воспринимать Любу, как ребенка.

Инстинкт материнства у большинства из них еще сохранился, стали с ней соответственно обращаться. Играть, бегать, сюсюкать!

В общем, Любке с ними жилось, как дома.

А в выходные я забирала ее домой.

Конечно, мы не ходили с ней на детские площадки, не играли в песочнице! Можно себе представить, как бы на нее смотрели!

Мы гуляли в парке. И это выглядело так, будто идут две женщины, подруги и, наверное, что-то обсуждают!

Но в основном были дома.

И больше к себе домой я никого не пускала! Я оборвала все связи. Моя жизнь была работа — дом!

И была и есть!

Страх у меня только один: что будет, когда я умру?

У меня ведь из родных никого нет. У меня не было мужа — Любка родилась от случайной и очень короткой любви. Потому нет родни со стороны не случившегося мужа.

Родители мои не перенесли пандемии, поэтому в их квартире мы с Любкой и живем.

Сестер и братьев не было ни у кого!

Хотя мне только пятьдесят четыре, но кто знает, все мы под богом ходим!

Жизнь моя теперь состоит, и будет состоять только из одной моей доченьки, взрослой женщины, которая останется на ее счастье вечной девочкой!

Останется. Мне врач сказал.

А счастье ребенка, это мое счастье!

С этой мыслью я засыпаю.

Мария. Медсестра.

Ночное дежурство для медсестер — самая легкая для нас работа. Только спать к утру очень хочется! А так — ничего. Раз в два часа обойти палаты, просто на всякий случай. Или кто-то тревожной кнопкой вызовет…

Сегодня дежурить моя очередь.

Серые сумерки вползают в окно медицинского поста. Лежу на жесткой кушетке и думаю. В принципе-то мне жалко их всех. И все больные в нашем отделении — тяжелые.

О том думаю, что мое счастье, что я нахожусь не с той стороны палаты, а с этой и какими бы не были мои проблемы, а с той стороны больничной палаты, не дай бог, господи, оказаться там за этими дверями. Там, где лежит этот немой, безучастный ко всему парень, там, где лежит дородная с сиськами пятого размера тетка, думающая, что она живет в своем счастливом пятилетнем детстве, и прижавшаяся к ней щекой мать, вынужденная поддерживать эту игру.

И где лежит еще много полулюдей, и самое страшное для них начинается не здесь, где они проведут несколько недель на легальном положении при очередном обследовании, а там, за стеной больницы, где они будут проводить всю оставшуюся им жизнь!

… Ночь успокаивает, лечит, дрема начинает смыкать глаза, но я уже знаю привычное от этого спасение. Я иду и открываю кран в процедурной, промываю холодной водой глаза, и возвращаюсь на место. Наш сегодняшний дежурный врач, увидев меня в рамке открытой двери кабинета, улыбается и показывает на часы. Мол, осталось всего два часа! Держись!

А утром я открою дверь своей квартиры, и опять встретит меня эта девица, в полураспахнутом халате, откуда будут торчать ее ненавистные мне молодые грудки:

— Здравствуй, мама!

Какая я ей мама! Еще полгода назад я её знать не знала. И вот, пожалуйста, она здесь хозяйка, а я, оказывается, ее мама!

Мама твоя в ста пятидесяти километрах в деревеньке «Дурнево», откуда только такие как ты в город к нам и приезжают!

Нет, это конечно моя вина!

… Когда наш папа благополучно исчез, сначала на время — вроде уехал на заработки, а оказалось навсегда, я сказала себе: мой сын, пусть и безотцовщина, пусть жить будем небогато, — но он будет самым лучшим, самым успешным