Пресловутое французское легкомыслие берет начало именно в XV в. «Если бы Жанна д’Арк осталась со своим шитьем при мамаше, Карл VII лишился бы власти и война сошла бы на нет, — замечает Ж.К. Гюисманс устами своего героя Дез Эрми («Без дна», 1891). — Плантагенеты царствовали бы над Англией и Францией, которые в доисторические времена… составляли одну территорию и имели общих предков. Тогда бы существовало единое мощное северное государство, которое распространило свои границы до Лангедока, объединив людей со схожими вкусами, наклонностями, нравами. Коронование же Валуа в Реймсе породило какую-то разномастную, нелепую Францию. Оно развело в разные стороны однородные элементы и связало воедино несовместимые, враждебные друг другу народы. Оно одарило нас — и, увы, надолго — родством с людьми со смуглой кожей и блестящими глазами, с этими любителями шоколада и пожирателями чеснока, вовсе не французами, а скорее испанцами или итальянцами. Одним словом, не будь Жанны д’Арк, французы не оказались бы сегодня потомками этих шумных, ветреных, вероломных бахвалов и не принадлежали бы к проклятой латинской расе»[2].

Дьявол, Пилат и Христос. Фрагмент калъвера из Плугастеля (1598–1604)

Достойна удивления та пылкая поддержка, которую оказали Жанне некоторые дворяне — Артур де Ришмон, Жиль де Рэ, проявившие несвойственные бретонцам патриотические чувства. Очень скоро Жиль поплатился за свою ошибку. Позднее расплата настигла и его родину. В 1491 г. Бретань фактически вошла в королевский домен, а официальное присоединение к Французскому королевству состоялось в 1532 г.

Все эти значимые, с точки зрения историка, события на бретонской «спячке» никак не отразились. Для фольклора бретонцев объединение с Францией катастрофой не стало. Напротив, оно придало ему четкую законченную форму. С XV в. получили широкое распространение предания об Анку, мертвых головах, волках-оборотнях, карликах, ночных прачках. У дорог выросли так называемые кальверы или кальварии (придорожные Распятия). В их диковатых, наивных, «детских» фигурках воплотились романские идеалы. Это было возрождение европейской романики — в рамках одной лишь Бретани.

С тех пор Бретань всколыхнулась лишь однажды, когда, не в силах терпеть парижскую пошлость, приняла активное участие в Вандейской войне и восстаниях шуанов (1790-е). Вновь, как в старину, объединили усилия духовенство, крестьянство и дворянство. Но на этот раз игра велась по-крупному, и впервые в своей истории Арморика была залита кровью. Революционеры подчинили Бретань, но не смогли изгнать кельтский дух ее жителей. По-прежнему бретонцы с опаской глядят на бойких французских горожан, по-прежнему хранят верность средневековому католицизму, по-прежнему чураются шумного балагана под названием Цивилизация.

Затем вдруг въезжает неописанной красоты юноша на черном коне, и за ним следует ужасное множество всех народов. Юноша изображает собою смерть, а все народы ее жаждут.

Достоевский Ф.М. Бесы

Кельтский опыт взаимодействия с миром мертвых — один из древнейших в Европе. Ну а его кульминация — несомненно, праздник Самайн. В настоящее время Самайн пытаются свести к этаким новогодним посиделкам (одна из возможных этимологий слова Samain связывает его с древнеиндийским samana — «собрание»). Вот только вместо Деда Мороза и Снегурочки гостей, собравшихся за пиршественным столом, приветствовали мертвецы и демоны, праздничную елку подменяла виселица, а елочные игрушки — тела повешенных.

Наступление зимы, отмечавшееся в ночь на 1 ноября, кельтов ничуть не радовало. Славянский Дед Мороз тоже был изначально бледным кровожадным монстром, а не румяным старичком, чье добродушие гарантируется порцией «подогрева». Однако мрачность Самайна обуславливалась не только страхами перед холодами. Кельты были готовы увидеть хаос, и, как следствие, они его видели. «Выход за пределы человечесного времени был также выходом из космического порядка в область хаоса» (Бондаренко). Из-за вневременного настроя кельтов разделяющая миры перегородка падала, духи умерших врывались в человеческий мир, свободно перемещаясь среди живых.

«Пардон» в Бретани. Картина П. Даньяна-Бувре (1886)

Отчего же визит предков был не по душе их потомкам? «Давайте праздновать вместе! В эту ночь народятся великие люди, свершатся громкие дела!» — восклицала неопытная молодежь. Старики же скептически качали головами. Они знали, сколь опасно бродить в ночь Самайна вне стен своих жилищ: «Темна была та ночь и полна ужаса, демоны мелькали в темноте. Не смог ни один человек уйти далеко, все быстро возвращались обратно» (ирландская сага «Приключение Неры»[3]). Не миловаться с родными и близкими желали выходцы с того света. Они планировали захватить мир живых. И немногие герои вроде Неры могли безбоязненно общаться с ними. Да и что это за общение? Нера слоняется между мирами с трупом висельника за спиной, ожидая, когда тот утолит свою инфернальную жажду.

Отнюдь не торжеством наполнены рассказы о странствиях в мир мертвых кельтских героев средневековых хроник. Например, король бриттов Херла из хроники Уолтера Мэпа (XII в.) после многовекового пребывания в царстве пигмеев кружится в безумии по земле без отдыха и пристанища. Он боится сойти с коня, чтобы не рассыпаться в прах, и обретает покой, лишь бросившись в реку. Скитается по кругу войско странников Херлетингов, лишенных разума и погруженных в безмолвие. В Бретани, по словам хрониста, объявляются возы, нагруженные добычей, и воины, не произносящие ни звука. Глупые бретонцы нападают на них и даже употребляют в пищу убитых лошадей и скот. Таков очередной выпад англичанина против населения Бретани.

Хеллоуина, считающегося наследником Самайна, в Бретани нет. Для бретонцев праздник 1 ноября — это День Всех Святых и День поминовения мертвых. Христианство вмешалось, очеловечив, смягчив древний ужас, как оно это сделало на Руси. Мертвых, возвращающихся ночью к живым, в Бретани называют Анаон. Однако встреча с ними далека от идиллии.