Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с отцом не общались лет двадцать, а если быть абсолютно точной, двадцать два года. Именно тогда, в разгар девяностых, он бросил нас с мамой и умчался в Америку. Первое время мы ждали, живя на широкую ногу, ни в чём себе не отказывая. Мама привыкла шить платья у лучших портних и ходить к лучшим парикмахерам. Точнее, это они, портнихи, парикмахерши и маникюрши, приходили в нашу огромную квартиру на Патриарших. Мы не питались деликатесами, но продукты в холодильнике водились всегда и самого высокого качества: мясо с рынка, молочко и творог из села, хлебушек из лучшей пекарни. Но деньги таяли, а папаша и не думал возвращаться. Вскоре он позвонил и сообщил, что встретил другую женщину, любовь всей своей жизни, и теперь его дом в Нью-Йорке. Мама не знала что делать. Она никогда не работала, наивно думая, что деньги в тумбочке размножаются почкованием.
Я же решила хотя бы выжить, а это было нелегко. Московская квартира оказалась ведомственной. Мать проплакала до утра, собирая вещи. А потом поезд увез нас на Кавказ, где в крохотном городке мои дед с бабкой обитали в добротной трёшке. Дедушка в прошлом был тоже государственным мужем, но, в отличие от своего недальновидного зятя, умудрился перевести жильё в собственность. Маме пришлось умерить свои аппетиты. Она держалась мужественно.
Мои родственники покинули этот мир быстро, один за другим. Сначала бабушка, а следом за ней и дед. Вот так мы и остались без средств к существованию. В пятнадцать лет я пошла работать. Моя «половая» жизнь охватывала три подъезда пятиэтажки и небольшой магазин, который я мыла по ночам. Деньги не бог весть какие, но на продукты хватало. Но, видимо, судьбе показалось мало всего того, что она уже вылила мне на голову. В довершение всех неприятностей заболела мама. Нервный срыв привёл к инсульту. И это в пятьдесят! Сейчас я плохо понимаю, как умудрилась тогда закончить школу и поступить в институт. Я виртуозно колола внутривенные, ставила капельницы, кормила маму с ложечки, мыла, переворачивала, сдавала сессии и подрабатывала санитаркой в военном госпитале. Там я и познакомилась с Максом, который выздоравливал после пневмонии. И завертелось. После демобилизации он переехал ко мне. Мы тихонько расписались и зажили душа в душу. Хотя кому я вру?
Мы с Ромкой припарковались во дворе и поднялись на третий этаж.
— Ключи.
— Что?
— Ключи от гаража. Быстро!
Ромка нехотя достал из кармана увесистый ключ, который я тут же прицепила на свою связку.
— Завтра отгоню машину. И если ты… ещё… хоть раз…
Сын выставил руки вперёд, словно защищаясь от меня.
— Клянусь самым дорогим.
Я устало уселась на пуфик, стягивая кроссовки. Ноги просто гудели.
— Никогда ничем не клянись. Судьба этого не простит.
Мой маленький мужчина уже возился на кухне.
— Ма! А поесть чё?
— Пожарь яичницу! Я ничего не купила.
Добравшись до большой комнаты, я упала на диван, захватив телефонный аппарат. Номер я знала наизусть. Через три гудка трубку сняли.
— Хелло!
В горле пересохло и противно засосало под ложечкой.
— Папа, здравствуй. Это я.
Странно, что за столько лет отец так и не сменил номер. Молчание.
— Здравствуй, Аня. Только, пожалуйста, говори по-английски. Твоя мачеха любит подслушивать.
— Как ты, папа?
— Как слышишь, пока жив. А ты? У тебя всё в порядке? Впрочем, о чём это я? Если бы было так, ты б не позвонила.
— Ты прав. Я всегда была слишком гордой, чтобы просить тебя о чём-то. Но сейчас дело касается твоего внука.
Отец закашлял.
— Внука? У меня есть внук?
— Да. И ему шестнадцать.
— И ты замужем? Счастлива?
Я тяжело вздохнула.
— Мой муж погиб. Мама, дедушка, бабушка… Никого не осталось. Мы с Ромкой живём вдвоём. Как-то так.
Опять кашель. Я попыталась определить. Сухой, надрывный, с одышкой.
— Астма?
— Нет, Аня. Рак. Четвёртая стадия. Лежу весь в трубках и проводках.
Я почувствовала, что на глаза навернулись слёзы.
— Папочка! Прости меня! Прости, что не позвонила раньше, прости дуру. Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?
Отец усмехнулся.
— Ничего. Думаю, мне осталось немного. Ты даже долететь не успеешь. Так что у тебя стряслось?
Я попыталась взять себя в руки.
— Ничего серьёзного. Так, хотела посоветоваться насчёт образования у вас в Америке.
— Это правильно. — Он снова закашлял. — Я завещание составил. Ты получишь хорошие деньги, дочка. Хеллен тоже в накладе не останется. Оспаривать ничего не будет. Мой внук сможет учиться в лучшем университете мира. Прости меня, малышка, за всё прости. Я оставил вас с мамой в трудные времена, но теперь умру счастливым, зная, что у меня есть внук и что я смогу хоть частично искупить свою вину.
— Папочка! Не проси прощения. Я люблю тебя. Поговори со мной ещё немного!
— Прощай, детка. Я тоже тебя люблю. — Кашель.
В трубке раздались короткие гудки. Я уткнулась в подушку и разрыдалась в голос. Когда же подняла глаза, увидела Ромку. В одной руке он держал тарелку с глазуньей, а в другой кружку с чаем.
— Мам! Что с тобой? Я тебе поесть принёс. Это ты из-за денег?
Я покачала головой.
— Нет, сынок. Твой американский дед умирает, а я даже не могу увидеться с ним.
Роман оставил ужин на журнальном столике и обнял меня.
— Мам! Ты только не плачь! Я скоро школу окончу, выучусь на финансиста и такую жизнь тебе устрою, как в сказке.
Я и так жила, как в сказке: чем дальше, тем страшнее.
Я прыгала по коридору, пытаясь одновременно попасть и в кроссовку, и в рукава куртки, когда в сумке задребезжал телефон. Мне пришлось высыпать всё её содержимое, прежде чем обнаружилось, что миниатюрное устройство пищало в застёгнутом кармашке.
— Алло! Анна Игоревна? Это Евгений Блинов. Помните?
— Здравствуйте, Женя!
— Я это… шефа еду встречать. Хочу узнать, вы договорились насчёт денег? Я машину сделал, все чеки могу показать. Вот только деньги пришлось с корпоративной карты снять. Боюсь, как бы шеф не узнал.
Я смахнула всю мелочёвку в сумку.
— Нет, не нашла. Но я готова встретиться с вашим начальником. Мы можем составить документы под залог моей квартиры, оговорить сроки.
Мужчина помолчал.
— Даже не знаю. Шеф весьма специфичный человек.
— Да ладно вам. Не съест же он меня, в конце концов. Не хочу, чтобы у вас были неприятности.