Стволы быстро опустились, и следующая очередь смахнула сразу двоих или троих красноармейцев. Кто-то бросился на землю, спасаясь от пуль, двое метнулись прочь, но их догнала спаренная трасса, и они упали рядом. Я тоже упал на землю, пули пронеслись над головой. Немецкий танкист лихорадочно крутил башню, посылая короткие торопливые очереди. Видимо, у него действительно заканчивались патроны. Один пулемет замолк, стрелял лишь второй. Старшина Горбуль и Степа Кращенко швырнули гранаты. РГД взорвалась рядом с танком. Старшина угодил «лимонкой» в лобовую броню, она скатилась и рванула под гусеницами.

Горбуль, старый вояка, расплатился за меткий бросок несколькими пулями в грудь и плечи. «Лимонка» не причинила машине особого вреда, но осколки крепко хлестнули по колесам, гусеницам и вмяли нижний передний люк Немец понял, что его берут в кольцо. Он перелез на место механика, даже успел включить двигатель, но Максим Усов, перемотанный окровавленными бинтами, в порванной гимнастерке, уже вскочил на броню.

Ткнул штыком в смотровую щель, более широкую и удобную, чем у наших танков, ставшую для фрица смертельно опасной. Прежде чем немец успел ее закрыть, Чистяков, прыгнувший следом, выстрелил из нагана несколько раз подряд. Передергивая затвор, выпустил всю винтовочную обойму Усов. Взобравшиеся на броню бойцы били штыками и стреляли в остальные смотровые щели. Вышибли смятый передний люк и выволокли издырявленного пулями и штыками фельдфебеля. Он уже умер, но его со злостью пинали.

— Ну, что, блядина, удобно было из-за брони стрелять!

— Сволочь! Жалко, живым не взяли.

Кто-то показал рукой на проселок

— Мотоцикл! На подмогу гад спешит

Нет, «Зюндапп» не спешил. Он наверняка вез боеприпасы, но мотоциклист, сообразив, что с танком происходит что-то не то, затормозил, не доезжая метров ста пятидесяти. По нему открыли огонь из винтовок Стрелял и я, а в ответ ударил пулемет, закрепленный на коляске. И захлебнулся после второй очереди. Стоявший посреди проселочной дороги, он представлял хорошую мишень. Мотоциклист развернулся на месте и погнал прочь. Обмякшее тело пулеметчика встряхивало в подпрыгивающей коляске, вслед летели пули. «Зюндапп» с мертвым пулеметчиком исчез за поворотом.

Нам следовало спешить. Башенные пулеметы снять не сумели — требовалось время. Пробив бензобак, подожгли танк, который мгновенно взялся ревущим бензиновым пламенем. Тела пяти погибших красноармейцев и старшины отнесли на обочину. Хоронить тоже не оставалось времени, немцы, услышав взрывы и стрельбу в своем тылу, могли появиться в любой момент.

Единственное, что позволил сделать Чистяков, дать три залпа из двух винтовок над погибшими. Лишние выстрелы уже ничего не решали, мы обнаружили себя и сейчас торопились уйти. Тяжело раненного бойца с перебитой ногой несли на самодельных носилках. Те, кто получил ранения полегче, шли сами. В поле наткнулись на трупы наших двоих красноармейцев, пытавшихся спрятаться в кустарнике. Их заметили и расстреляли очередями в спину еще вначале, когда Т-1 занял свою позицию.

Как мы спешили! Мы шли, почти бежали через пшеничное поле, позади поднимался дым от горящего танка. Все были возбуждены, даже струсивший боец, выбравшийся из сарая, когда все кончилось. Мы одолели немецкий панцер почти голыми руками! Решительность старшего лейтенанта Чистякова снова спаяла остатки роты. Кроме винтовок, у нас имелся теперь трофейный автомат, несколько гранат и массивный «вальтер». Как доказательство, что мы не просто отступали, а уничтожили немецкий танк, захватили документы убитых танкистов и оптический прицел с пулеметной установки.

Нам повезло. Когда с дороги открыли огонь из пушки и крупнокалиберного пулемета, мы уже отмахали километра три и продолжали идти несколько часов, не снижая темпа. После полудня свалились без сил в лесистой балке, жадно пили и никак не могли напиться из мутного, но холодного ручья.

Максим Усов, взявший на себя роль старшины, разделил трофейные продукты, найденные в танке: консервы, пластиковые коробочки с мармеладом, галеты. Достался нам и спирт, видимо, для технических нужд, в объемистой полуторалитровой фляге. Он вонял резиной, но каждый с удовольствием выпил свою порцию, граммов семьдесят, а потом принялись за еду.

Чудом избежавшие смерти, все оживились, говорили, перебивая друг друга. Хвалили за смелое решение старшего лейтенанта Чистякова, меня — за меткий выстрел в механика-водителя, помянули погибших. Степа Кращенко хлопал меня по плечу и рассуждал, что, если бы я не срезал механика, намотал бы он нас на гусеницы.

— Награду Федя заслужил, так ведь, товарищ старший лейтенант?

— Брось болтать глупости! — разозлился Чистяков. — Награду! Еще неизвестно, как нас встретят и чем наградят за то, что драпаем.

— Это верно, — подтвердил самый рассудительный из всех Максим Усов, который вместе с добровольным помощником менял пропитанные кровью повязки у раненых.

Я перехватил напряженный взгляд бойца, который струсил и не побежал вместе со всеми. Кажется, в суматохе этого никто не заметил, кроме меня. Своим взглядом он умолял молчать. Шесть человек погибли, когда кинулись на немецкий танк. И теперь, когда горячо обсуждалась наша победа, эта горячка могла закончиться для него очень плохо. За уклонение от боя командир имел право без всякого суда расстрелять виновного на месте.

Да что там командир! Мы чудом вырвались из ловушки, нервы у людей были на пределе. Его мог застрелить любой из бойцов, вымещая на струсившем красноармейце напряжение и ожидание неминуемой смерти в сарае-ловушке.

Опухли и воспалились от пыли и жары вроде пустячные раны у Петра Кращенко и двоих легко раненных. На красноармейца, которого мы тащили на носилках, было страшно смотреть. Перебитая нога вздулась на жаре, стала багрово-фиолетовой. Видимо, началось заражение. Повязку поменяли, промыли рану, тяжело раненному влили в рот полкружки разбавленного спирта. Потом все заснули. Как провалились. Выставлялись ли постовые, не знаю. Скорее всего, нет. Чистяков дал возможность людям отоспаться, чтобы на закате двинуться дальше. Июньские ночи коротки, идти предстояло до рассвета. Если не выйдем к лесу, снова придется затаиться. Шагать днем слишком опасно.

Чистяков обошел раненых, спросил, могут ли они идти. Один из них, глядя себе под ноги, сказал, что будет лишь обузой. Он из местных, добредет потихоньку до своего хутора.

— Винтовку с собой возьмешь?

— Нет, куда мне с ней. Дай бог налегке добрести.

Все ясно, отвоевался. Хотя трудно судить людей в таких ситуациях. Сложнее обстояло дело с тяжело раненным, который лишь на короткое время приходил в сознание. Все понимали, что без медицинской помощи ему отпущено сроку от силы день, а может, и меньше.

Мы жили понятиями боевого братства, презирали дезертиров, и никто не предложил оставить раненого, а самим уйти. И чем быстрее, тем лучше. Степная балка, шириной полтораста шагов, была таким же ненадежным убежищем, как тот сарай-ловушка. Мы пробились ценой шести жизней, а сейчас, очнувшись после короткого сна, смотрели на нашего обреченного товарища, сознавая, что он становится неподъемной ношей.