— Послушайте, полковник, если я клеветник, то почему я здесь? — проговорил Зенкевич. — Весь избитый, окровавленный, церберы над душой стоят, посмотрите, как им хочется превратить меня в котлету. Отправьте в камеру, назначьте открытый суд, предоставьте адвоката. Полноте, полковник, для кого вы ломаете комедию? Посторонних нет. А о том, что происходит в городе, вы знаете не хуже меня. Знаю, что прокололся и в живых вы меня не оставите. Зачем эти трогательные сцены, полковник? Растягиваете удовольствие?

— Удовольствие среднее, Лев Васильевич. — Голос полковника отвердел, послышались металлические нотки. Он придвинулся поближе, навис над истязуемым. — Хорошо, мы не будем ломать комедию с трагедией. Вы и сами догадались, почему вы здесь, а не в камере или, скажем, не в земле, придавленный тяжестью бетонной плиты. В вашем послании, адресованном «на деревню дедушке», было много настораживающих подробностей — к примеру, номера счетов и названия банков, шокирующая в своей точности циркуляция денежных потоков, удивляющие подробности личной и общественной жизни отдельных фигурантов вашего эссе. Допускаю, Лев Васильевич, вы не такой уж бесталанный, вы въедливы и настырны, невзирая на ваши недостатки, в том числе прогрессирующую тягу к алкоголю. Вы неплохой профессионал в своей области. Но украсить свое творение такими подробностями, знаете ли, — это чересчур. Сорока на хвосте принесла? Добыть подобную информацию в одиночку вам не по силам. Никак, уж извините. У вас обязательно должен быть сообщник или сообщники, владеющие секретными сведениями. Если отмести лиц, которым вы предъявляете обвинения, то таких персон в городке наберется едва с десяток. Заместители, секретари, доверенные лица, члены семей. Скажите, Лев Васильевич, кто этот нехороший человек или эти нехорошие люди? И не говорите, что действовали в одиночку. Простите, не поверим.

— Почему я должен раскрывать вам тайну? — криво усмехнулся Зенкевич, справляясь с приступом кашля. — У вас работают неплохие сыщики, Павел Макарович. Один капитан Дементьев чего стоит… Отменный сыскарь, куплен и продан со всеми потрохами… Вот пусть они и работают, глядишь, чего-нибудь нароют…

— Но вы не скажете, Лев Васильевич? — с грустью в голосе уточнил Вровень.

— Зачем, полковник? — Пленник с натугой продохнул. — Какой мне с этого интерес? Вы меня все равно убьете…

— Убить можно по-разному, господин журналист, — назидательно вымолвил полковник. — Можно быстро и практически безболезненно, без пыток. А можно так, что с вас сойдет семь потов, вы проклянете тот день, когда родились на белый свет, а заодно — свое патологическое упрямство. Ваш выбор, Лев Васильевич? Информация должны быть правдивой, а не какой-нибудь уверткой. Раскрываете личность ренегата, и расстаемся друзьями. Или продолжим наше неприятное общение?

Несколько мгновений царило тягостное молчание.

— Трудно с вами работать, Лев Васильевич, — посетовал полковник. — Вас невозможно шантажировать жизнью и здоровьем близких. С вами никто не может ужиться — по причине вашего скверного характера. Жена ушла четыре года назад, забрав с собой совместно нажитого ребенка, в данный момент обретается в Греции с новоиспеченным мужем — местным жителем. Мы можем дотянуться до Греции, но такая морока. Родители ваши умерли, немногочисленные родственники разбросаны по свету. Была у вас любовница — некая Казанюк Ульяна Георгиевна, учительница младших классов, не бог весть какая умница и красавица, но даже с ней вы умудрились разлаяться и порвать отношения. Какой смысл шантажировать вас этой Серой Шейкой? Облегчите же участь всех присутствующих, Лев Васильевич, раскройте нам загадочную личность информатора.

Искалеченный мужчина перестал дрожать. Создалось впечатление, что он задумался. Набухла жилка на виске, казалось, сейчас она прорвет кожу. Последовал новый приступ кашля, с пеной, мокротой, с беспокойным ерзанием. Люди, сгрудившиеся над телом, благоразумно помалкивали, хотя в лицах отдельных присутствующих явственно сквозило желание ускорить процесс «уразумения».

— Удалите своих цепных псов, полковник… — с какой-то тоскливой обреченностью вымолвил Зенкевич. — Я скажу это только вам.

Оперативники недоуменно переглянулись, уставились на шефа. Полковник Вровень скептически пожевал губами. А пленник расслабился, в измученном лице проступило что-то библейское. Полковник выразительно стрельнул глазами, мол, отойдите, и подчиненные неохотно потянулись к двери, где и обосновались любопытствующей кучкой. В заявлении «потерпевшего» присутствовала логика — незачем так огульно поверять низовым работникам страшную тайну. Полковник наклонился над поверженным. Тот подался вверх, что-то прохрипел, вздулись жилы, глаза полезли из орбит. Павел Макарович ничего не понял, досадливо прокряхтел, опустился на колени, невольно повернувшись ухом к говорящему. А тот тянулся вверх, надрывался из последних сил, шепча какие-то слова.

— Не напрягайтесь, Лев Васильевич, не надо волноваться, — вкрадчиво сказал полковник, — все в порядке, вы у надежных людей, привыкших держать свое слово. Повторите, пожалуйста, если вам не сложно…

И наклонился совсем низко, не думая о последствиях. И тут словно змея в предсмертных муках совершила свой последний бросок! Оторвалась от пола верхняя половина туловища, щелкнула челюсть. И полковник взревел от боли, когда острые зубы прокусили мочку уха. Он отпрянул, завизжал, схватившись за пострадавший орган. Кровь ударила фонтаном. Полковник свалился на бок, стал вертеться, орошая пространство кровью. А Зенкевич откинул голову и хрипло засмеялся. Оперативники оторопели. Пока моргали, вникли в нестандартную ситуацию, бросились спасать достоинство шефа — все уже закончилось. Они набросились на хохочущего Зенкевича, принялись остервенело его лупить, входя в исступление, грязно матерясь, по ногам, по рукам, по щуплому туловищу. Все могло закончиться быстро и плачевно, но тут прохрипел Павел Макарович:

— Хватит… Оставьте его, кретины…

Воцарилась тишина. Только избитый Зенкевич жалобно постанывал. Оперативники застыли в ожидании. Павел Макарович поднялся, зажимая ухо, он весь был испачкан кровью, доковылял до резного трельяжа, выдернул ящик, тот вывалился вместе с содержимым. Он схватил первое попавшееся полотенце, зажал пострадавший орган. Лицо исказилось гримасой ненависти. Но он обуздывал желание одним ударом ноги припечатать горло журналиста к полу. Выдержке полковника стоило позавидовать. Подчиненные благоразумно отодвинулись. Полковник снова воцарился над душой приговоренного, одной рукой он разминал суставы пальцев, вторая прижимала к уху полотенце. Он вроде задумался — собака по всем понятиям заслужила собачью смерть, но как насчет таинственного информатора? Зенкевич бесстрашно смотрел ему в глаза, в лице не осталось ни кровиночки, но в глазах горел торжествующий огонь. Он как-то странно дышал, вздрагивал, прежде чем втянуть воздух, и при этом морщился.

— Нехорошо, Лев Васильевич, очень нехорошо… — четко проговаривая слова, как глухой, но говорящий, сообщил полковник. — Кстати, если ты считаешь, что когда-нибудь на твоей родине тебе установят бронзовый бюст, то ты ошибаешься…

Он вновь задумался.