Сейчас я готов запинать сам себя ногами за то, что сказал тогда в идиотском порыве продемонстрировать остроумие.

– Ну и как там в будущем? – усмехнулся я. – Вьетнамцы завоевали весь мир? Инопланетяне залетают поужинать? Каждому – по личному звездолету? То-то смотрю я на тебя сегодня: ни дать ни взять – курсант из школы астронавтов. – Мне казалось, что я превзошел сам себя: парень хоть куда, хоть прямо на центральный разворот «Голливуд Скуэарз». Но, судя по выражению лица Карен, я жестоко ошибался. Она явно ждала совсем не того.

– Ладно, Ричард. Все с тобой ясно. Ведь знала же, что нельзя тебе рассказывать. Извини, больше не повторится.

Карен отвернулась. Холод.

Я почувствовал то, что, наверное, чувствует крестьянин, глядя на поле, побитое градом.

– Нет! Черт. Карен, пожалуйста! Ну, прости меня. Я болван. Опять пасть разинул. Ну не хотел я, не хотел тебя обидеть! Ты же знаешь, я просто дурака валял. Сам терпеть не могу эту свою привычку, но вот опять сорвалось. Черт. Просто захотелось пошутить. Ну пожалуйста, не сердись. Я очень хочу тебя выслушать. Я прошу тебя.

– Ричард, ваши извинения принимаются, – сказала она, выбросив сигарету; по ее голосу чувствовалось, что прощен я лишь условно.

Потом мы еще некоторое время сидели молча. Было уже не просто холодно, мы вконец окоченели. Глаза привыкли к темноте. Вдруг Карен снова заговорила:

– Все было осязаемым. Понимаешь, я могла прикоснуться к любым вещам и почувствовать их на ощупь. Растения, одежда, все остальное. Особенно сегодня ночью. Дело было у нас дома, на Рэббит-Пейн, только все там как будто одичало. Деревья, трава… люди тоже. Ты, Пэм… грязные какие-то, неопрятные.

Неожиданно у нее будто прояснилось в голове.

– Точно, все это – будущее! – Шмыгнув носом, она втянула обратно свисавшую с него клейкую капельку. – В воздухе пахло дымом. Никаких там летательных аппаратов или скафандров вместо одежды. А вот машины – да, другие. Круглые какие-то, обтекаемые. В одной из них я ехала. И марка какая-то новая, каких сейчас нет… «Эйрбэг»? Да, точно, «эйрбэг». Я помню, это еще на передней панели было написано.

– Тебе там случайно не попадалась «Уолл-Стрит Джорнал», какие-нибудь котировки, ну там, общая ситуация на рынках?

Карен хлопнула себя по лбу:

– Ну, хороша! Надо же – увидеть будущее и обратить внимание только на машины да прически… – Она закатила глаза. – Нет, пусто. Извини, Ричард, тут я тебе не помощник. Или… нет, дай собраться… Подожди, кое-что есть. Да, вот: русские нам больше не враги и… и еще – заниматься сексом стало смертельно опасно. Вот это да!

Подъемник дернулся, закачалось кресло; наверху забурчали моторы. Карен, словно действительно впав в транс, продолжала говорить:

– Еще я на этой неделе видела – там, в будущем – какие-то аппараты… ну, в общем, они не понятно как связаны с деньгами. А люди, они все казались более… более электронными, что ли. Хотя в основном они делали что обычно, ну, машины заправляли, как теперь, и… и… черт, даже не верится: я видела будущее, а кажется, что вот оно, здесь, сейчас. Даже сразу и не скажешь, чем все отличалось. Люди стали лучше выглядеть. Похудели, что ли? Или одеты получше? Или просто в форме – как те, кто бегает по утрам?

– Ну, и?…

– Ладно, ты прав. Мелочей я кучу запомнила. Есть и плохие новости. Знаешь, как «У меня для вас две новости, хорошая и плохая»? – Помолчав, она сказала: – Там, в будущем, – темно. – Опять молчание; Карен кусает губы. – Вот этого я теперь и боюсь.

– В каком смысле – темно?

В тот вечер на мне были только джинсы, без теплого белья. Я поежился.

– Ричард, будущее – не такое уж хорошее место. Не знаю, как это объяснить. Оно – жестокое, что ли? Я сегодня ночью это увидела. Мы все были там. Я видела нас… нет, нас не мучили, не пытали, мы все были живы, и все… все стали старше… средних лет или что-то вроде того, но… «смысл» исчез. А мы этого даже не заметили. Мы сами стали бессмысленными.

– Что ты имеешь в виду? Бессмысленные – это как?

– Ну смотри: жизнь нам вроде и не кажется пустой или тяжелой, но это только если смотреть на самих себя со стороны. А потом я стала искать других людей, чтобы посмотреть, сравнить, живут они так же или нет, но больше там никого не было. Все куда-то делись. Остались только мы – живущие лишенной смысла жизнью. Тогда я внимательно присмотрелась к нам – к Пэм, Гамильтону, к тебе, Лайнусу, Венди, – и все бы ничего, вот только глаза у вас были пустые, бездушные… знаешь, как у лосося на пристани: лежит, один глаз в доску уткнулся, а другой прямо в небо уставился. Только… наверное, хватит уже.

– Нет-нет, говори!

– Я хотела помочь. Но, понимаешь, Ричард, я ведь не знаю, как спасать в такой ситуации, как вернуть человеку душу. И я так ничего и не придумала. Я единственная понимала, что мы потеряли, чего лишились, но что делать – я понятия не имела.

Было ощущение, что Карен вот-вот заплачет. Я сидел молча, не знал, что сказать, лишь обнял ее. Под нами, чуть левее, я разглядел в темноте собравшихся возле подъемника лыжников; они стояли, задрав головы кверху, и передавали друг другу фляжки со спиртным, время от времени подбадривая зависших криками.

Карен встрепенулась и сказала:

– Вспомнила! Там еще Джаред был! Ну, в моем вчерашнем видении. Да-да, был. Тогда, наверное, это даже не видение из будущего, а какое-то… даже не знаю… предупреждение, что-то вроде пародии на рождественское гадание.

– Ну, может быть. – Честно говоря, вспоминать о Джареде именно сейчас у меня не было никакого желания, но я сдержался и промолчал.

Неожиданно подъемник дернулся, протащил нас на несколько футов вперед и снова замер. Погасли и замигавшие было фонари. Мир опять стал черной стылой неподвижностью.

– Ричард, знаешь?…

– Что?

– Да нет, ничего. – Карен взяла себя в руки и решительно сказала: – Не обращай внимания, Беб. Я уже сама устала, рассказывая об этом. Только… – Она сунула руку в карман куртки. – Вот, держи. Я хочу, чтобы этот конверт побыл у тебя. Только не открывай, договорились? Просто пусть он будет у тебя – сегодня. А завтра я его заберу.

– Ну?… – Я взял у нее заклеенный конверт, на котором фломастером было выведено «Ричард» – тем самым бесившим меня девчоночьим, кругленьким, с бесчисленными завитушечками почерком, из-за которого мы за месяц примерно до того здорово поцапались. Я, понимаешь ли, решил выяснить, почему это она не может писать «нормально». Идиот!

Карен заметила, что я смотрю на надпись.

– Ну что, отважный нонконформист, на этот раз достаточно нормально!

Я запихнул конверт во внутренний карман куртки, и тут наш подъемник опять дернуло вперед.

– Завтра отдашь обратно, и без лишних вопросов. Запомнил?

– Есть! Договорились, – сказал я и поцеловал ее.